Семён Васильченко - Не той стороною

Оля, чуть не вскрикнув, побледнела и полминуты молчала.

— А я… надоела тебе? — выговорила, наконец, она с дрожью обиды в голосе, но силясь сохранить видимую гордость.

Шаповал вскочил, стремясь объяснить ей свою затею, и, подхватив ее на руки, с поцелуями закружил по комнате.

— Глупая, — поставил он, наконец, на ноги жену, — ты думаешь, я тебя променяю за тысячу таких барынь? Или погонюсь за чьей-нибудь юбкой? Или позволю себе обидеть тебя каким-нибудь чувством к другой женщине? Слишком удачно я тебя нашел, чтобы не дорожить твоим сердечком. Глупендяра ты маленькая!

— Зачем она придет? — негодующе воскликнула Оля, не скрывая того, — что кусает губы и что мигают ее глаза, готовые заплакать.

— Я же это сделаю, если только ты согласишься на это. Я позвал ее, и она так и поняла, что я устраиваю с ней интересное амурное свидание. Она же всяких приключений ищет. Пригласил к себе на свиданье чрезвычайный комендант — не шутка. Так вот я хочу, чтобы она не знала, что ты моя жена; ты оденься, как прислуга. Я достал вина и деликатесов для ужина, буду ее угощать, если понадобится, а ты будешь будто прислуживать нам и примечай, как эти женщины ведут романы. Я тебе покажу ее во всей ее красе, когда она распояшется. Тогда ты не будешь считать каждую встречную буржуйку за райское видение во плоти. Такой штуки никогда не увидишь, если не показать ее тебе. Хочешь?

Оля заинтересовалась, наконец, и после нескольких новых убеждений Шаповала стала сама увлеченно соображать, как ей не обнаружить перед ожидаемой гостьей задуманной Шаповалом мистификации.

— Возьму у Дворниковой жены платье с передником и на косу нацеплю алую ленточку! — ухватилась она за мысль мужа.

— Вот-вот! Да надуй губы, будто бы презираешь всякую буржуазию, беспокоящую бедных горничных, и фыркни разок повыразительней!

— Перещеголяю артисток!

— Ну, значит, готовься. В семь часов придет.

Вечером Олю нельзя было узнать. Она превратилась в донскую станичную деваху. Вместе с Шаповалом приготовили стол в комнате, где были книги Шаповала. Другой комнате придали характер холостяцкой спальни. Оля должна была находиться в кухоньке и приходить, когда ей постучит или позовет ее Шаповал. Но между собой Оля и Шаповал условились, что она через дверь кухни будет наблюдать за происходящим.

И вот около семи с половиной часов в дверь постучали. Шаповал открыл дверь, впустил неуверенно вошедшую и поздоровавшуюся гостью и весело стал помогать ей раздеваться.

Когда шуба была снята, видение, очаровавшее на вокзале Олю, наполовину лишилось своего великолепия. Гостья оказалась особой вдовьего нрава, в меру напудренной, подрумяненной и имеющей какую то свою цель.

Через минуту эта женщина сидела вместе с Шаповалом на диване. Еще через минуту завизжала в ответ на сказанную Шаповалом двусмысленность.

— Ольга! — позвал Шаповал.

Деваха в переднике, с большой косой на спине и алым бантиком, вышла, глупо выпятив губы, из кухни и уставилась на Шаповала и сидевшую возле него в салонной позе даму.

— Затопите камин, — распорядился Шаповал.

Мнимая горничная повиновалась. Шаповал, быстро переглянувшись с Олей, взял руку защебетавшей о театре красавицы и, с видимой нежностью поглаживая ее, стал разводить турусы:

— Женщины, как вы, воспитанные на антипатии к рабочим, живут в настоящее время каждый миг под ударом. Часть из вашего круга уже погибла. Другая часть погибнет, если не примет заранее мер. А ведь сколько у вас того, чего нет у нас, рабочего просто-людья. Вы, например, для меня, дикаря, крепкого только, зверской своей силой, настоящий самоцвет. Признайтесь, — палач, большевистский комендант целует вас — вы этого себе не представляли! — И Шаповал дразнил смехом собеседницу.

Гостья — интриганка, волновавшаяся от авантюрного возбуждения и действительно ждавшая, в результате свидания, благоволения со стороны грозного человека, старалась угадать, что предпримет и как именно поведет себя тот большевик, имя которого для города связано было с полными всяких страхов слухами. Он позвал ее после первого же двусмысленного разговора, встретив ее с одним ревкомщиком, прямо на улице. Дерзче всех других большевиков он заговорил с ней. как с женщиной. Втечение нескольких минут подразнил заставившими притти в возбуждение предложениями, а затем совсем недвусмысленно пригласил ее к себе.

И она, рассчитывая, что может найти в нем серьезного покровителя, пришла.

Уже помогая ей снять шубу, Шаповал делано-победно и заражающе взглянул ей в глаза и придержал за локти.

А затем началось.

Пустой разговор не отвечал бы тайному замыслу их обоих о свиданьи. И Шаповал вдруг, не дав гостье оглядеться, положил женщине на шею руку и вызывающе вопросительно взглянул на нее.

Она в виде слабой попытки сопротивления на его поспешность покачала головой, но предоставила ему поступать, как он хочет. Все равно — это была игра с неравными силами. Шаповал не мог не овладеть ею, пожелай он этого. А он делал вид, что желает.

Видя, что женщина сама не скрывает своих помыслов в выжидающих его действий защитных движениях, он, схватив ее за руку и шепнув «пойдемте», вдруг повлек ее в спальню.

— Разденьтесь! Снимите! — зашептал он, с хорошо разыгранным бешеным нетерпением, сдергивая с нее кофточку.

И женщина, также покоряясь его нетерпению, заспешила раздеваться.

— Я сейчас, — воскликнул вдруг почему-то Шаповал и мгновенно выскочил из спальни.

Кусая теперь смеющиеся и дергающиеся губы, он очутился на пороге кухни перед Олей.

Оля также взволнованно ступила ему навстречу. Она увидала торжествующие судороги на его лице. Теперь ей осталось только пробежать вместе с Шаповалом через комнату в спальню, чтобы подвергнуть позору находившуюся там женщину. Шаповал предполагал, что так это и будет сделано. Он схватил жену за руку и хотел ее увлечь к спальне.

Но Оля уничтоженно прислонилась к косяку дверей, и рука ее безвольно выпала из руки Шаповала.

У нее на щеках были слезы, и в раскрывшихся на мгновенье глазах залегла самая тоскливая, самая мучительная скорбь.

— Что с тобой? — воскликнул Шаповал испуганно.

— Александр, Александр! — воскликнула горестно женщина. — Как гадко жить на свете! Это же не для нее, а для меня обидно. Не хочу смотреть, не хочу ее видеть, пусть уходит!

Шаповал сразу осекся и оглянулся. Ему самому сразу стало стыдно всего происшедшего.

Он повернулся к спальне и почесал затылок. Не хотелось теперь показаться на глаза женщине, затаившейся и решившей, очевидно, не выдавать своего присутствия в спальне ни одним звуком. Там не шевелилась она, здесь — боялся поднять голову Шаповал. И замерли возле дверей кухоньки Шаповал и Оля, а в спальне — смертно поруганная, опозоренная женщина-самка.