Семён Васильченко - Не той стороною

Оставалось приникнуть чутким ухом к какой-нибудь из глыб этого массива и вслушаться в шум тех толчков, какими определялось перемещение сил в партии. Стебун нащупывал ответ в решении, что если масса заставит отчитываться перед собой своих руководителей, то этого будет достаточно, чтобы партия сохранила за собой руководящую роль в революции. Но он еще медлил, проверяя себя.

И вот наступило первое собрание членов клуба.

Перед открытием собрания Стебун убедился, что хлопотать было из-за чего. Десятки не видавших раньше в глаза друг друга, одинаково ответственных коммунистов столкнулись здесь впервые за чаем и разговором.

Вездесущий и успевающий быть первым на всех торжествах Нехайчик топырится возле стола со стаканом чая в руке, споря с довольно перемалывающим даровой бутерброд Кердодой, который искоса взирает на товарища и сквозь чавканье бросает едкие замечания.

Возле центрального стола Тарас, Акоп и наступающий на них артиллерией своего трубного баса полногрудый и бурный Борисов.

Его преклонный возраст обличается только обильным серебром густых седин. А духом старый демагог бодр и великолепен свежестью, словно не сбросившее еще своей летней зелени, но уже покрытое ранним снегом коренастое дерево.

Он больше всех доволен тем, что нашлось место, где можно открыть словесную канонаду. А он — охотник до трескучей словесной пальбы и куролес первоклассный. Знаком не только с каждым деятелем центра в Москве, но знает, где и в каком переулке европейских столиц проживает какой коминтернщик. Им организовано несколько ученых учреждений, приобрев-ших международное значение и составляющих предмет гордости большевиков. В клубе — он среди равных ему по деятельности товарищей, но и здесь он виден больше других.

Захар, Статеев, секретари райкомов, несколько десятков старых большевиков и большевичек, актив губ-кома — все жужжит и братается друг с другом, чайничая, заряжаясь бутербродной снедью и ожидая доклада.

Стебун выждал, пока комнаты наполнились, а затем занял перед центральным столом место и позвонил. Тотчас же все смолкли. Стебун объяснил, зачем создан клуб. Указал на то, что создатели клуба не придерживались каких-нибудь особых норм для клуба, предоставляя все самим членам клуба.

— Здесь не массовики и безграмотные в политике люди, товарищи, — предупредил он. — Если вы считаете, что нам есть о чем говорить, то будем говорить, и сообща проверим свои недоумения. Все ли крепко сшито в нашей политике, экономике и в рядах нашей партии. С этого мы и начнем. Доклада не будет у нас. Тех, кто имеет что-нибудь сказать, мы приглашаем выступить здесь и обращаться к своим товарищам. Кто же, товарищи, желает что-нибудь сказать? Просите слова, и начнем собрание…

Стебун сел и вопросительно стал оглядывать собравшихся.

Это было ново. Никто не ожидал, что придется без подготовки говорить. Члены клуба забегали друг по другу глазами, недоумевая и ища добровольцев на диспут.

Полминуты прошло в общей заминке.

Но вот высунулся среди стульев поднявшийся Евгенов.

— Ну, если позволят товарищи, у меня есть кое-какие соображения, еще не высказывавшиеся у нас в партии, а требующие решения. Могу, для того чтобы начать только, главное изложить тут…

Евгенов обежал поочередно взглядом должностных лиц партии — Захара, Стебуна, Тараса…

— Просим! Просим! — обрадовалось собрание.

Евгенов продвинулся к столу и, заняв позицию, помигал несколько мгновений переутомленными глазами, после чего взволнованно, но ясно стал переоценивать экономические взгляды, принятые коммунистической мыслью.

— Хозяйственная политика партии, — говорил он, — должна быть уточнена. Нэп, внедряющийся уже в экономику страны, овладевает позициями. Против этого возразить при создавшейся обстановке нельзя, но раз государство становится товаропроизводителем и купцом, то следует позаботиться о выгодности и прибыльности производства товаров. Иначе государству при нэпе грозит крах, а крах государства от конкуренции с нэпом после отступления самой партии от системы военного коммунизма будет и крахом советской власти…

Евгенов высказал также мысль о непонимании значения устойчивых цен хозяйственниками и подкрепил это ссылками на деятельность трестов, не успевающих поставлять товар на рынок, оттого, что спекулянты прямо из-под машин весь его закупают и втридорога перепродают потребителю, усиливая таким образом частное накопление. Затем оратор процитировал выдержки из руководящих статей в партийной прессе. Некоторыми противоречиями в этих цитатах он старался доказать путаницу в вопросе, заявил о неотложности его проработки и сообщил о том, что при надобности готов сделать и подробный доклад об этом.

Взгляд, высказанный наспециализировавшимся в вопросах экономики Евгеновым, был нов, но именно поэтому в экономической части он никаких возражений не вызвал. Зато с бурей протестов один за другим члены клуба обрушились на докладчика за его мысли о возможности реставрации буржуазии. Этого никто из коммунистов не мог допустить. Всякий брал слово для того, чтобы сечь Евгенова за такое еретическое допущение, хотя бы даже в теории.

Потребовалось сделать перерыв. Стала несколько определяться физиономия клуба. Стебун объявил на полчаса передышку и подошел к подозвавшим его Захару и Тарасу.

— Там ваш одесский пройдисвет Диссман в приемной, — устремился ему навстречу Захар, — у него еще билета нет, Тарас просит, чтобы вы впустили его.

— Диссман? — переспросил Стебун.

— Да, вы же, Стебун, должны знать его! — воскликнул поощрительно Тарас.

— Хорошо…

Стебун, заглушив шевельнувшееся негодование, перешагнул к приемной и, открыв дверь, кивнул головой служителю:

— Впустите!

Одновременно поймал взглядом фигуру мужчины, с сановной самостоятельностью ждавшего распоряжения о его допущении в зал.

Ожидавший, узнав Стебуна, сделал нерешительную попытку выразить удовольствие.

— Стебун, обождите же…

Стебун, намеревавшийся сейчас же вернуться в зал, прикрыл дверь и выжидательно сунул за спину руки.

— Что вам угодно от меня?

Он и раньше невысоко ценил партийного журналиста, строившего все дела на личной карьере. Подвизаясь во время февральской революции среди меньшевиков, Диссман немедленно после Октября перекочевал в ряды победившей партии. Пользуясь доверием ответственных работников, получил назначение на редакторскую работу в провинции для приобретения опыта. Быстро вошел во вкус командного положения и научился обезоруживать самоуверенностью манер всякого сколько-нибудь не искушенного в распознавании людей коммуниста. Даже личные повадки переиначил, копируя во внешности и в разговорах особенности гениального вождя большевистской когорты. Особенно косил, на манер хитрого ильичовского прищуривания, одним глазом. Подстригал бороду, выкраивая из нее весьма знакомый каждому партийцу околышек бородки Ленина, и во время выступлений на собраниях воспроизводил характерную сиповатость обличительно негодующих модуляций голоса Ильича.