Семён Васильченко - Не той стороною

Он волновался и ждал, не обманет ли его сообщница.

Возвратившейся няньке не могло притти в голову, что корреспондент переименовал тем временем пару ребят, дабы изъятием из приюта ребенка, носившего его имя, не навести на себя подозрения.

Наконец показалась Сухачева. За ней следовала пробежавшая по Русакову взглядом, но сделавшая вид, что не знает его, вчерашняя попадья Софья Платоновна.

— А там разбирают ваши подарки, гражданин! — воскликнула счастливо Сухачева. — Спасибо, спасибо! Если бы о нас хоть раз в месяц так вспоминал кто-нибудь, детишки зацвели бы у нас.

Она прервала себя:

— А вот как раз дама на воспитание желает взять ребеночка, в приемыши…

Миловидненькая дама с головкой хорька на полях шляпки, в шубке и с муфтой оживила всю палату своей нарядной фигуркой.

Русаков поклонился ей и сейчас же спохватился, пряча рисунки в карман.

— Да, а у вас практикуется, значит, передача детей желающим?

Он встретился взглядом с молодой женщиной, рассматривавшей детей, и указал ей головой на сына, давая понять, что взять надо этого ребенка.

Софья Платоновна поняла и незаметным движением глаз с своей стороны сделала знак послушной готовности. Она потрейала по головке двух-трех ребятишек.

— Какие худенькие!

Переступила к кроватке Леньки, взглянула на мальчика и увлеченно ожила:

— А этот-то замазур, а! Уй, бука! Уй, хока! Уй, волосатик! Херувимыш маленький!

Ленька завозился и, растопырив пальчики, вытянул ручонку.

— Ца-ца! ца-ца! — он тянулся к большим пуговицам на шубке Софьи Платоновны.

— Цаца? Ах ты, карапуз! А хочешь звать меня мамой, я дам много-много цац тебе?.. Скажи: мама! мама!

— Мя-мя! — пискнул Ленька.

— Говорит! Ах ты, бутуз, бутуз, бутуз!

И Сухачева и переглянувшийся с ней Русаков сочувственно улыбнулись молодой женщине.

— Ну, — повернулась та вдруг к заведующей, — в другие приюты я уже не пойду и у вас больше искать не буду. Разрешите мне взять этого крошку?

— Можно хоть дюжину. У нас его место не загуляет.

— Вот хорошо! Ну, идемте, оформим это. Дайте мне справку для ЗАГСа, и я распишусь.

— Идемте в контору.

— Ну, а я пойду посмотрю, как пришел мой багаж! — сказал Русаков. — Как зовут этого малыша? Я забыл, — с невинным видом спросил он, доставая опять записную книжку. — Надо записать его в расход.

Сухачева, не скрывая, что она также не знает детей, предупредительно обратилась к медальону.

— Сейчас узнаем.

И, расстегнув медальонец, без тени какого-либо подозрения сообщила:

— «Симеон Граев. Взят у отца, убившего мать и покончившего самоубийством»…

— Воинственные родители были, — отметил Русаков.

— У нас почти все такие, — сказала Сухачева.

Все вышли из палаты.

Через два часа после этого Русаков садился в поезд, имея справку об усыновлении ребенка гражданкой Ивановой, а также расписку в получении продуктов третьим домом от «Ара».

Детище Стебуна — дискуссионный клуб открылся.

Ввиду важности той работы, которую должен был провести клуб по сплочению верхушечной части партии и по спайке ее с середняцким активом московских и провинциальных работников, особо подобрано для него помещение. В боковом корпусе губкома для этого разгружен из-под Комсомола и канцелярий ниж-ний этаж с залом и тремя сводчатыми комнатами. Все это снабжено подобранной со вкусом скромной обстановкой, убрано картинами и завешано шторами.

В одной из комцат — читальня со всеми новинками партийных, белогвардейских и иностранных изданий.

Лишь открылась запись в члены клуба и в комнатке правления показались люди, толкующие о партийных порядках, Стебун, договаривавшийся с ними об условиях членства, почувствовал, что почти каждый работник рассматривает клуб, как место для назревавшего в партии бунта против руководящих партией органов, что наиболее недовольные роцотники испытывают, можно ли на него, Стебуна, положиться как на своего союзника.

Так, несомненно, с особым интересом подошел к клубу известный в партии, настрелявшийся в эмиграционных скитаниях и в многолетней политической борьбе большевик Антон, уезжавший в Геную на международную дипломатическую конференцию в качестве одного из советских делегатов. Он ахал, что первое собрание произойдет, когда он уже уедет. Так же точно настроился по поводу состава клуба и постановки перед собраниями острых вопросов автор одной из популярнейших теоретических книг по коммунизму, еще недавно занимавший вместе с тем и ответственный пост на практической работе партии, но теперь устраненный с руководящего поста, жизнерадостный Евгенов.

Одни партийцы предсказывали быстрый крах клубу, организаторы которого заранее отказывались от каких бы то ни было организационных задач и ограничивали всю свою деятельность собраниями для словесных схваток. Другие в возможности спорить как раз и видели главное дело. Немало среди последних было работников, прежде находившихся в верхушечной части партии, но в перестановках партийных рядов утерявших свое место и снова пытавшихся найти общий язык с массой.

А кроме них были и середняки. Семибабов из партийного издательства, Матвей Юсаков из Главлита, заведующий Истпартом Серебряков и многие другие, с которыми Стебун сталкивался впервые.

Многие из них считали себя чем-нибудь ущемленными, не скрывали своего недовольства теми, кто возглавил партию, и честно рассчитывали путем клубных дискуссий произвести проверку партийных отношений. Другая часть, не веря в здоровое воздействие на общепризнанных вождей, прощупывала с самого начала Стебуна и, предлагая ему клубом не увлекаться, намекала на то, что практичнее нескольким недовольным организовать групповую унию и домогаться предоставления себе и своим союзникам возможно более видного и ответственного назначения.

Стебун сдерживался.

Вступление на путь сговора с отдельными ропотни-ками из-за ответственных постов явно подсказывалось карьеристско-низменными побуждениями, и это способно было только оттолкнуть его от тех, кто это предлагал. Не были закрыты здоровые пути для выпрямления линии центра при перегибах в руководстве партией, и одним из таких путей было вынесение всякого ропотничества на свободный суд партии прежде всего в созданном для этого клубе.

Но намерения Стебуна истолковывались не совсем так, как он рисовал их сам себе.

На одном из очередных заседаний пленума губкома он увидел старого своего знакомца южанина рабочего Статеева, когда-то в подпольные времена отличавшегося веселой беспечностью, но на царской каторге подвергшегося порке и после этого ожесточившегося на жизнь.

Теперь Статеев администрировал в губрабкрине, а по партийной линии вел секретарскую работу в большой ячейке газового завода, к которой Стебун решил прикрепиться.