Семён Васильченко - Не той стороною

— Пропуск у вас какой-нибудь требуется?

— Нет, зачем же? Мы будем ждать…

— Значит, товарищ Сухачева, через полчаса я у вас буду. Сколько у вас в доме всего детей?

— Пятьдесят пять.

— Все малолетки?

— Год-полтора, и самому старшенькому четыре года.

— Хорошо, я еду. Спасибо за справки.

Через полчаса к особняку подъехал извозчик, и тридцатилетний, с торопливым интересом на ходу осматривавшийся мужчина в роговых очках, крагах и новенькой кожаной куртке с барашковой подкладкой сошел с пролетки и вошел в дом.

Это был преобразившийся в «корреспондента» Русаков.

Его встретила на лестнице Сухачева.

— Здравствуйте!

Русаков пожал руку хозяйственной и угодливой женщине. Извлек из кармана какую-то бумажку.

— Документ вам не нужен? — только показал он краешек бумажки, чтобы с немедленной самоуверенностью сунуть ее сейчас же обратно.

— Нет, мы же ждали вас…

— Да. Ну, будьте добры, пошлите пожалуйста на вокзал кого-нибудь по этим квитанциям получить кое-что для детишек… Я хотел бы, чтобы при мне еще вскрыли все. А пока дайте мне книгу приюта. У вас дети по именам значатся?

— Пожалуйста. Феклуша! — крикнула Сухачева одну из нянек. — Поезжай на вокзал, получи багаж… Зайдемте в контору, здесь у нас книга. Дети — у одних известна фамилия, а другие имеют наши имена.

— Пожалуйста, я посмотрю…

Русаков подсел к книге. Задавая то тот, то другой вопрос заведующей, для того чтобы играть свою корреспондентскую роль возможно естественней, он тревожно искал в книге имя Лени Лугового и чуть побледнел с облегченным вздохом, найдя его.

Но в книге было указано также, по каким палатам размещены дети. Всего комнат с детьми семь. На каждую комнату приходилось от пяти до двенадцати ребятишек. Девочки и мальчики были вместе. Леня Луговой — в седьмой комнате.

— У вас ведь няньки, наверно, меняются поминутно? Как вы детей не путаете? — вел подготовку Русаков.

— Няньки меняются. Идут ведь только, чтобы через неделю устроиться где-нибудь на лучшее место… Но детей мы знаем. От одной попечительницы мы получили когда-то медальончики детям на шею, в них и вписывается всегда имя младенца и чьих он родителей. Бывает, что няньки и не знают, как называть, так кто-нибудь скажет, а чаще по медальончикам читают, если надо.

— А как питание, одежда?

— Ах, питание! А одежда — уж и не говорите…

— Ну посмотрим, посмотрим это! Я от «Ара», знаете, привез вам капоров; башмачков и рубашонок.

— Вот спасибо, хоть заграница о нас заботится!

— Пойдемте, покажите ваших питомцев.

— Пойдемте… Первый номер посмотрим сначала?

— Давайте с первого начнем, там, кажется, меньше всего детей, а в общем — не важно.

— Можно с первого.

В первом номере было шесть малышей, представлявших довольно самостоятельное поколение ребят, частью расположившихся на полу для производства какой-то строительной работы из папиросных и спичечных коробок, частью блуждавших возле постелек.

— Это старшенькие, — объяснила Сухачева.

— Да, обнищалый народ! — согласился Русаков, пробежав по убогоньким ситцевым рубашонкам и босым ногам игравших ребят. — Ну, посмотрим, что вы за существа… Я для отчета хочу узнать, сколько детишек имеют имена родителей и сколько сироток, — объяснил Русаков, останавливая первую попавшуюся девочку и открывая у нее медальончик.

— Пожалуйста! — пригласила Сухачева.

«Ирина Звягина. Взята от умершей в родильном приюте матери», — прочел Русаков.

И он удовлетворенно кивнул головой Сухачевой.

— Это у вас хороший порядок. Можно только похвалить.

— Да если бы от нас зависело, разве дети были бы так одеты?

«Владимир Столкарц. Подкинут в квартиру доктора Столкарца в июне 1918 года», — продолжал знакомиться с медальонами Русаков.

Он намеревался осмотреть всех ребят, не спеша и записывая в книжку пометки. Ему нужно было дождаться багажа с вокзала и, главное, подговоренной в пособницы жены священника.

Он попросил Сухачеву продолжать свои обычные дела, ловко избавляясь от ее присутствия. Обошел еще две палаты. Убедился, что няньки сплошь и рядом не знали, как зовут детей.

— Приходят ли родители к тем деткам, у которых есть кто-нибудь живой? — спросил он в одной палате няньку, записывая происхождение одной девочки, очевидно, имевшей, как и Леня, родителей.

— И-и, товарищ! Кто сюда отдаст, если собирается довести до ума ребенка.

— А много умирает здесь?

— Да, все время меняются. Вот до четырех лет только и выжил один.

Русаков заспешил в седьмую, чувствуя, что скоро должна прийти подговоренная им сообщница.

Действительно, он услышал, как Сухачевой сказали, что пришла дама выбрать приемыша, после чего Сухачева сейчас же вышла на лестницу.

В седьмой Русаков обратил внимание на полторалетку-ребенка, усердно сосавшего в постелечке собственный палец и исподлобья безразлично обозревавшего все происходящее вокруг него.

Это было миниатюрное воспроизведение открытого лица Льолы с вьющимися, длинными не по возрасту кудряшками.

«Леня!» — решил Русаков.

Но увидев его не в яркой голубенькой рубашонке со сборками и застежками, не в той полузакрытой кружевом коляске, в которой он представлял себе растущим своего сына, а в приютской ветошке, на сомнительном матраце деревянной кроватки, откуда ребенок уныло озирал других детей и уставился на вошедшего с нянькой отца, — Русаков подавленно поник головой, продолжая свой обход.

Он осмотрел медальончики. Дошел до пискленка, показавшегося ему родным, открыл алюминиевую рамочку.

«Леня Луговой. Остался от родителей в 1922 году».

— Как зовут этого щегленка?

Отвернулся от сына и показал на девочку, трепавшую сверток куклы из ваты и ситцевой оберточки.

— А у ней написано! — покраснела нянька, направляясь к девочке и намереваясь открыть медальон.

Но Русаков уже узнал то, что ему было нужно. Нянька детей не знала. И он быстро остановил женщину:

— Не надо, не надо! Я только что записывал, теперь помню: Вера она.

— Да, Вера, — подтвердила нянька.

— Ну, вот что, нянюшка… Я сяду здесь возле окна, мне нужно перерисовать вашу детвору и их улей… А вы принесите пожалуйста мне какую-нибудь доску поровней, подложить под бумагу. Можно достать?

— А может быть, столик лучше?

— Не стоит возиться со столиком. Что по легче.

Нянька вышла. Русаков быстро подошел к сынишке, успокаивая его поглаживающей рукой по головке, снял с него медальон. Повернулся. Увидел другого светлоголового пискленка, снял с него его медальон и повесил быстро на него сыновний, а принадлежавший чужому мальчику повесил на шею сына.

После этого сел к окну, вынул карандаш и тетрадь блокнота и сделал вид, что рисует.