Семён Васильченко - Не той стороною

— Что ж, и то ничего. Пять тысчонок.

— Да, ничего, а все лучше бы больше.

— Еще идут, идемте скорей!

Действительно, в зал приспособленного для банка здания входили новые всполошенные люди, с подозрительным неверием хищно озиравшиеся по сторонам. Приметив, где помещается окошечко кассы, они направлялись, чтобы скорее занять возле него место.

Придоров, подпираемый сзади батюшкой и начавшей моментально образовываться очередью, сунулся в это окошечко и, встретившись с головой тощего, потянувшегося к клиенту кассира, подал ему газету.

— Вы это знаете?

Голос Придорова, вопреки его воле, дрогнул, и газета колыхнулась в судорожно сжавшейся руке.

— Знаю!

Кассир взглянул из окошечка на обступивших его граждан, возглавляемых Придоровым и священником, и на мгновение нырнул обратно.

— Сегодня, — выглянул он опять, — пятаков прими-мать не будем. Прошу тех, кто по этому поводу пришел, отступить и дать место пришедшим по другим делам.

— Как не будете, а приказ? — вскипел и топнул взбешенно ногой Придоров. — Что это значит?

— Значит — скоро сказка сказывается… В финотделе такие расходы предусмотрены не были, деньги припасены только на необходимое, и так как распоряжение прислано из центра, то затребовали срочно специальных сумм для подкрепления. Завтра приходите, вероятно, получим из центра деньги и тогда задерживать не будем.

Этого Придоров не ожидал.

— Кге-кге! — словно сухой пылью ему запорошило горло. Он растерянно скривился и тупо посмотрел на так же детски растерявшегося, беспомощного отца Павла.

— Сволочи! — прошипел он наконец куда-то в сторону, покосившись одновременно вокруг. Побагровев от бешеной злобы, он еле-еле закурил конвульсивно вздрагивающими руками сигару и повернулся к выходу.

На другой день приказ, поднявший на ноги всех корыстолюбцев, бросившихся выискивать пресловутые медяки, был аннулирован. Проделка Придорова сорвалась, и пройдохе-дельцу стало еще тошней оттого, что хитро подготовленная возможность разбогатеть провалилась.

Льола по злобному виду вернувшегося из финотдела Придорова поняла, что муж похвастал раньше времени. Теперь по меньшей мере несколько недель он должен был сопеть, злиться и смотреть волком.

Льолу мало трогало злопыхательство мужа. У каждого из них была своя особая жизнь. Льола все чаще задумывалась о том, как ей избавиться от постылой связи с ненавистным мужчиной.

Долго, однако, никакого просвета не открывалось. И вдруг пришло потрясающее известие…

Однажды, когда она с Лушей обмывала оконные цветы, чтобы выставить их на солнце, кто-то позвонил; вышедшая на звонок Луша возвратилась с письмом.

Льолу томила тоска по чему-то хорошему. И думая сама о себе, о своем бесплодном увядании в тисках безрадостной придоровщины, она стояла и подбирала лучинки для укрепления отростков в цветах. Чернели две грозди волос на висках. Очерк переполненного думами лба мелькал за столом между горшками глициний, роз, неумолкаев и гиацинтов. Льола втыкала лучинки в горшки, подвязывая и выравнивая стебельки цветов. Луша внесла письмо, и Льола на мгновение остановилась.

На Лушу глянуло из-за цветов черное заискрившееся око и просветилась белизна щек.

— Ах! — вырвалось у Луши.

— Что? — лукаво улыбнулась Льола.

Луша, чтобы похвала хозяйке не показалась фамильярной, повернула все на цветы:

— Во всем городе таких цветов ни у кого не найдете!

Но это-то признание Льолу и тронуло. Она даже письмо отложила, решив прежде кончить с цветами, а Луше, и не столько Луше, сколько самой себе, рассказала:

— Значит я не такая уж злодейка, как мне думается. Цветы не растут и еле принимаются у всех, кто брюзжит, кто под кого-нибудь подкапывается или до портиков всех доводит своим характером. Вот у Половне-вых, от которых мы набрали отростков… у них прежние отростки до сих пор торчат в горшках. А у нас от увядших былинок расцвел целый сад!

— Если бы все такие были красивые и понимающие! Думаете таких, как вы, много! — протестующе фыркнула гордившаяся хозяйкой Луша.

Но письмо все-таки тянуло Льолу, и она, не оставляя цветов, вскрыла его. Взяла в одну руку вынутый из конверта листок, другой подняла горшок с кустом голубенького неумолкая, намереваясь подсунуть его Луше, чтобы она перенесла его на окно.

Взгляд упал на рядки подозрительно немногословных строчек. Льола вздрогнула, выпрямляясь. Горшок выскользнул у нее из рук и грохнулся на пол. Превозмогая внезапный всполох, Льола заспешила почему-то в спальню. Растерянно остановилась, ухватившись за дверь, с мольбой оглянулась вокруг и опять уставилась на помрачающее ум сообщение.

В письме значилось:

«Настоящим один ваш знакомый извещает, что ваш первый муж жив и здоров. Отправитель этого письма уверен, что вы с ним встретитесь. Больше ничего сообщить не могу».

Льола несколько раз подряд прочла это сообщение и потрясенно оглянулась, как будто боясь, чтобы кто-нибудь не сделался причастен к тому, что она узнала.

Письмо было на обыкновенном листе дешевенькой полусерой советской почтовой бумаги.

Льола осторожно подняла этот листок к глазам, чтобы еще раз прочесть его. И увидела прямые твердые строчки, будто выстроганные из металлических скобочек, там крупные, здесь остроконечные, как ножи, буквы. А смысла этих строчек и букв в течение нескольких минут все же понять не могла. Попыталась не то чтобы сообразить что-нибудь, а прийти в себя хотя бы. Но и прочтя еще раз роковые строки — не знала, что думать. Чья-нибудь это злодейская шутка — или действительно дружеское сообщение? Выходка Придорова с целью испытать ее чувства к первому мужу или послание от самого этого мужа? Но если Луговой жив, почему он не явится и не вырвет ее из пут Придорова? А если это штучка Придорова, то почему же он ни разу не проговорился?

Или Придоров, напившись где-нибудь в ресторане, послал письмо с пьяных глаз, да сам забыл о нем?

Еще раз рассмотрела Льола и письмо и конверт. Вчиталась в каждое слово сообщения. Обратила внимание на то, что письмо послано из Москвы. В Москве у нее могли быть друзья. Знакомых — одна-две семьи. Кто-нибудь из этих знакомых?

Или сам Луговой, раз он действительно жив? Или по его просьбе кто-нибудь?

— Господи, да что же это за испытание?

Льола растерянно перешла опять в гостиную. Ее слуха коснулось довольное курлыканье певшей и расставлявшей цветы Луши.

Льола вяло сделала круг по гостиной и с сиротливой беспомощностью притулилась к окну, за которым цеплялись, лепясь к карнизу, под лучи солнышка, голуби.

Луша, увидев, что у хозяйки показались на глазах слезы, смолкла, оборвав пение, и беспокойно забегала по Льоле взглядами, не зная, выразить ли ей сочувствие или затаить дыхание, чтобы не дать почувствовать своего присутствия. Через минуту не вытерпела и, лишь Льола отвернулась от окна, протестующе стукнула горшком об окно.