Михаил Гараз - Под знаком змеи

Лошадь вывела их из затруднительного положения: схватила губами листок с дерева и чихнула; кабан опустил рыло вниз и прохрюкал, будто сплюнул со злостью: вот, мол, недотепа, лошади испугался!.. Стадо диких кабанов покинуло поляну и углубилось в кустарники в поисках дуба, под которым должны были остаться с прошлого года желуди.

Роместа провела рукой по лицу, вытирая холодный пот, и двинулась дальше. Не пройдя и десяти шагов, она снова испугалась, уже серьезно: ее заставала ночь в лесу, и только сейчас она поняла ошибку, которую совершила. Уезжая из Хорибы, она помолилась богине Бендис и богу Асклепию, чтобы они дали ей силу пройти этот путь по пустынным местам, но забыла о кресале и огниве, которые должны были в трудную минуту зажечь спасительный огонь.

Кобыла еще раз чихнула, Груе загугукал, и страх покинул ее. Тут она заметила, что лес стал редеть. «О боги, спасибо вам!»

Лучи света в последний раз обласкали верхушки деревьев и растаяли. Роместа произнесла хвалу солнцу, которое оберегало ее от злых духов леса, и села на лошадь. Впереди расстилалось ровное место. Это было плато, вблизи которого не раз охотился Алученте. У края плато, там, где начинался обрыв, угадывался берег Тираса. Если идти от обрыва вниз, то должен был открываться вид на лощину с ивняком, где стоит бревенчатый дом под черепицей. Дом предводителя и его жены Асы-тедис, в котором приютился мастер Басчейле со своей семьей. «Спаслись ли они от нашествия готов? И что с Алученте?» — спрашивала себя Роместа, понукая лошадь.

Наконец она увидела поле мамы Епталы. Оно было ухожено и, как всегда, окружено колючками. «Живы!» Слезинка радости скатилась по ее щеке.

Роместа была дома! Ей хотелось аукать и петь. Эх, если бы у нее был рог, чтобы поднести его к губам и прокричать свою радость! Но тут она бросила взгляд на кустарники и заметила белый столб. Сердце замерло как перед внезапно открывшейся пропастью. Она приблизилась. «Алученте!» — имя полоснуло ножом по глазам и сердцу.

… Роместа сошла с лошади. Погладила столб явора, почувствовав под руками контур змеи.

— Груе, Груе, — пожаловалась она сыну, будто он мог что-то понять и облегчить. — Как болит у меня в груди, как болит!

Она прислонилась к явору и затянула жалобную песню. Пела об Алученте и о себе, о своей любви, его короткой жизни…

Страшен был этот сумеречный час. Роместа стояла, держа в поводу лошадь и опираясь другой рукой о столб — немой знак боли и страдания, и земля казалась ей пустыней. Голос ее был голосом племени, чью невесёлую судьбу она изливала в песне. Песня звенела в чистом вечернем воздухе, настоянном на запахах воды и земли…

Вскоре на тропинке, что поднималась из долины, показались три тени — шли две женщины и мужчина. Они услышали в своей хижине тоскующий голос и не знали, что подумать.

Мастер Басчейле не раз искал Роместу — и не нашел. Ептала и Мирица ждали ее и надеялись, но — напрасно… И вот теперь, когда думы иссякли и, казалось, опустилась завеса темноты, бьется где-то рядом ее голос, как рыба, выброшенная на берег…

Когда они подошли ближе, то увидели силуэты лошади и женщины с ребенком, которая склонилась у белеющего в темноте столба.

— Она!

— Бедная! бедная! Что сталось с нею?!

Старики обнимали ее и разглядывали.

Ептала взяла ребенка из ее рук.

— Как его зовут? — спросила Мирица.

— Груе. — Роместа спрятала свою печаль, как птица прячет птенца под крылом. Зачем их омрачать, если они и так настрадались.

— Груе? — удивилась Ептала. — Я не слышала такого имени… А что оно значит?

Роместа пожала плечами:

— Не знаю. Так назвала его женщина из горного племени, которая принимала его у меня. Хорошая женщина. Ее звали Ракия.

Басчейле взял лошадь за поводья, кликнул собак, и они направились к дому.

— Здесь проходили готы? — спросила Роместа. — Я очень боялась за вас.

— Проходили, дитя, проходили, — завздыхала Ептала. — Целый день скользили их лодки вниз по реке, а на другом берегу скакали всадники. Видно, им неинтересно было это место, и они не завернули сюда.

— Дувру разгромили и сожгли, — вставила Мирица. — Знаешь?

— Знаю, видела это пепелище.

— Пламя было видно отсюда…

Хижина, покрытая красной черепицей, была прежней. Ивы… Загон для овец… Навес, под которым мастерил Басчейле…

Ептала накормила Роместу мясом жареного ягненка. Пока она ела, все трое не сводили с нее глаз. Осунувшееся лицо, серая, выцветшая туника, обтрепанные постолы на ногах — весь ее вид говорил о пережитых страданиях и долгом трудном пути. Она рассказывала о том, через что довелось ей пройти.

— Бедняжка! — повторяли они.

Мирица нагрела воды и выкупала Груе; запеленала его в чистую ткань, пропитанную запахами солнца и реки.

Две собаки лежали у порога и пристально смотрели на Роместу; казалось, они узнали ее: красноватые глаза их поблескивали в полутьме.

— Вот все, что осталось от селения Даоса, — сказал Басчейле, указывая на собак. — Пристали к нам…

— Да, — вздохнула Ептала. — Сквозь бурные времена суждено было пройти нашему роду…

Груе уснул. Стрекотали сверчки в ночном безмолвии, под льющей серебро луной.

Роместа уснуть не могла. Что будет с ними дальше? Как дальше им жить — ей и маленькому Груе?

На другой день в ивовой лощине появились два всадника — Аптаса и Герула. Они спешились и, привязав коней, пошли через поле.

Долгий разговор был у них с хозяевами хижины. Гости похвалили их за трудолюбие, вспомнили Асу-тедис…

— Нельзя нам терять друг друга, — проговорил корабельщик. — Когда ветер рвет парус — берись за весла.

Эти слова станут призывом для всех них и для Басчейле, которого они возьмут с собой к месту старой Дувры. Тирагеты построят здесь новые дома, а в порту Долины Змей вскоре станет на причал первый корабль.

С верховьев реки к ним спустятся добродушные и спокойные люди, такие же, как и они, и племена породнятся, потому что пришельцы не станут жечь и грабить, а мирно поселятся в пустынных долинах. Жизнь их продлится здесь до тех пор, пока все они не будут загнаны в леса новыми завоевателями.

Аптаса попытается защитить земли Тираса и падет в бою. Погибнет и Роместа.

Груе вырастет в мальчика-пастушка, будет играть на дудочке овцам и собаке, которую будут звать Гунах.

В верхней части реки появятся однажды корабли с парусами коварной Тиры. Снова развернется торговля между тирагетскими пастухами и морскими портами. Семена вражды, оставшиеся в следах-вмятинах от копыт гонимых кочевниками стад, быльем порастут, новая трава поднимется на высоких полях вдоль Тираса.

А в один прекрасный день, — какого столетия точно сказать не могу, вероятнее всего, в начале нового века, — остановятся у новой Дувры люди из незнакомого племени. Как прилетают на зимовку журавли, так и они проживут тут недолго. Их будут звать венедами. Они придут сюда с лугов, поросших льном с голубыми цветами. Из больших лодок и с плотов они выгрузят телеги на двух колесах, плуги, мешки с просом и мельничные жернова — свидетельство того, что жизнь их проходила на земле, в трудах и заботах.