Валерий Попов - Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

Потом, целую жизнь спустя, отец случайно узнал, что Тынянкин тоже оказался в Ленинграде, закончил философский факультет университета и умер от чахотки.

На каникулах отец возвращался в Березовку. Денег на поезд не было — шел девятнадцать километров пешком и ничуть не переживал, любовался природой. Вспоминал, что однажды его обогнал поезд из Елани, и в окошко ему помахал его приятель из Березовки, из богатой семьи кузнеца — денег у них, видно, хватало.

Отец говорит, что помахал ему радостно, без какой-либо тени зависти. Уже, видно, в нем появилась уверенность, что не все в жизни определяется богатством.

Зимой учился, а летом работал в поле — и лучше, говорит, ничего не могло быть. Как раз старшая сестра Настя вышла замуж, в «справную» семью Лапшиных. Отец говорит, что сам напрашивался, причем страстно, с Настиным мужем Петром Лапшиным ехать пахать. И дрожал, говорит, от нетерпения — ну когда же этот хмурый и небритый Лапшин уйдет на степные озера стрелять уток и оставит ему лошадь и плуг? И только Лапшин уходил, оставляя плуг, отец нетерпеливо хватался за его ручки и кричал лошади: «Но! Пшла!». И плуг начинал с сочным хрустом вспарывать землю, откидывая по обе стороны пышные пласты. Что может быть лучше и полезней такого детства? Какие еще там спортивно-оздоровительные лагеря!.. Что там делать-то? А тут — ежедневный азарт, ощущение твоего участия в главном деле — выращивании хлеба! А молотьба? Сколько собранности и четкости! Никакой теннис в сравнение не идет — а пользы больше.

Что сказать про отца в те годы? Насколько знаю я — никаких вредных привычек. Да и когда заниматься этой ерундой увлеченному человеку. Пожалуй, единственный недостаток на всю жизнь — излишняя горячность (но далеко не во всем)… Это же его свойство — и одно из достоинств. Однажды купал их лошадь Зорьку в реке и на обратном пути так разогнался, что чуть не въехал в сарай без головы. А голова ему потом во как пригодилась! Но вовремя пригнулся… хотя после этого не раз разбивал себе лоб — однажды, задумавшись, о фонарный столб в городе, а другой раз — вынес стекло на стойке сберкассы…

Во время молотьбы, на току, младшая сестра Нина и принесла ему письмо от старшей сестры Татьяны, которая уже училась в Саратове в педагогическом институте, что образуются курсы для поступления в сельскохозяйственный институт с шестнадцати лет — а отцу как раз исполнилось шестнадцать. Правда, Татьяна сообщала, что обязательно требуется направление от колхоза, а колхоз в селе только образовывался, причем, как и везде, с «диким скрипом». Лапшины, например, наотрез отказывались вступать, и вступили, уже как бы опозоренные, последними.

Но Иван Андреевич привел сына в сельсовет, объяснил, и председатель сельсовета, хороший мужик, сказал, подмигнув своему другу Андреичу:

— А, Егорка… На Лапшиных батрачит? Егорку пошлем!

И, видимо, благодаря происшедшим в стране переменам его направили в 16 лет получать высшее образование. Случилось бы такое без революции? Остается только гадать.

И Егорка поехал. Иван Андреевич дал ему пять рублей. И больше никогда отец не брал у родителей ни копейки.

Он доехал на поезде до Камышина, там сел на пароход и впервые с восторгом увидел Волгу во всей красе. Потом вдруг почувствовал, что прежней жизни не будет уже никогда — и слегка загрустил.

Теперь, пытаясь оценить то время из теперешней жизни, — что скажешь? Хорошо или плохо, что все так шло? Наверное, без направления из колхоза батю в институт бы не приняли, и он бы не стал тем, кем стал. Или все ж таки приняли бы? Но он мог и не поехать, если бы не кинули клич?

Иван Андреевич в тридцатые годы, когда шла коллективизация, вдруг стал всем говорить (абсолютно трезвый, не пил вообще):

— Сталин не гений!

— …Почему?

— Не гений — и все!

Сослали его недалеко — работал на стройке под Камышином, потом его даже выпустили, но вернулся он больной и вскоре умер. «Революция пожирает своих детей!»

А Егорка закончил институт. Случилось бы это, если бы история нашей страны была другой? Но история, говорят, не имеет сослагательного наклонения. Вот если бы все шло по-другому, то… Что? Неизвестно, что было бы с нами, да и навряд ли «конкретные мы» вообще были. Ведь и само рождение наше — результат всего случившегося в нашей стране, без этого наши родители точно бы не встретились… Но эгоистическая радость нашего появления на свет не должна, наверное, влиять на объективную оценку истории? Черт ногу сломает! И вообще, возможна ли она — объективная оценка? И кто имеет право определять ее? Я лишь могу рассказать конкретную историю моей семьи — а выводы, может, появятся? «По ходу», как говорит молодежь.

Отец прибыл в Саратов — впервые в жизни — поздней ночью, кое-как разыскал адрес, где была обещана ночевка поступающим. Вошел через двор. Дежурный повел его по лестнице, открыл какую-то дверь. Отец в темноте нащупал что-то вроде раскладушки, рухнул и уснул. Проснулся от гвалта — и яркого света — и увидел себя… в театре, причем на сцене!.. Да, жизнь полна чудес — особенно, когда не сидишь на месте, а двигаешься! Огромный роскошный зал, но весь заполнен не креслами, а койками, и все заняты. Все пространство было заполнено койками — и народом! Ни одного окна, поэтому не понятно время суток. Кто-то торопливо одевался и уходил, а кто-то, наоборот, торопливо раздевался и ложился спать. Кто-то храпел, а кто-то, наоборот, пел. Молодежь уже сообразила, что она в театре — и хотя приехали поступать в вуз сельскохозяйственный, возможность «подухариться», как говорили тогда, не упускали.

Отцу такое веселое начало понравилось, страх прошел. Поговорил с ребятами с соседних коек — и во всем разобрался. Некоторые «правдолюбцы» тут спорили со мной — загибаешь ты, как и твой батя: причем тут — вуз сельского хозяйства — и театр? Есть такие люди, которые видят только то, что положено, а фантастическое, необычное не видят. Жаль мне таких людей! Ведь в необычном, праздничном самый смак жизни. Да — жизнь переворачивалась — в театре пришлось устроить общежитие сельхозвуза — число поступающих резко увеличили, ненадолго…

В России и так были прекрасные урожаи, до революции она вывозила зерно во многие страны — но случался и голод, крестьяне мерли. И вот, почему-то в театре (все у большевиков вверх тормашками!) шумная орда неотесаных крестьянских детей. И из них хотят «скоростным методом» сделать специалистов — агрономов, ученых? Правильно ли это? Отцу было шестнадать лет, предстоял еще год учебы в школе — но его, после экзаменов, сразу приняли — причем не на подготовительные курсы, а в студенческую группу! Спешили, очень спешили готовить молодых. Правда, отец хвастливо рассказывал, что на вопрос — читать умеешь? — стал наизусть читать десятую главу «Евгения Онегина», которую он выучил, на спор с Тынянкиным, еще в Елани.