Валерий Попов - Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

Приехали мы в Батум. Поразили меня там грузинские домики на крутых склонах. Оттуда доехал я до Тбилиси. Горы до неба, и что еще больше меня поразило — тоннели в них. Все может человек! От Тбилиси я, с приключениями, добрался до нашей селекционной станции Ганджа — уже далеко в Кавказских горах, посередине между Черным морем и Каспийским, на границе Грузии и Азербайджана. Вот в какую даль меня занесло — благодаря науке!

Стал я работать на этой станции — ходил, присматривался к посевам пшеницы, измерял длину колоса и стебля, записывал: совсем другая она тут вырастала, чем у нас. Но нам-то надо вырастить такую, чтобы у нас стояла, под северным ветром и дождем.

И однажды утром вдруг прямо к краю поля подъезжает виллис, знаменитый, вавиловский — больше ни у кого тогда такого не видел. Неужели, думаю, Николай Иванович ко мне приехал? Выходит щеголеватый шофер Николая Ивановича, в кожаной куртке, шлеме, в очках. Оказалось, Вавилов на две недели уехал с научными целями в Англию, но, чтобы машина зря не простаивала, предоставил ее мне. Значит — верил, что я что-то могу. Задание: объехать все Закавказье по указанному маршруту, разыскать, зафиксировать и собрать в посевах культурной пшеницы экземпляры дикого предка под названием «тритикум персикум». Замечателен он тем, что не болеет ни одной из болезней, присущих культурной пшенице, поэтому может быть полезен в проводимых мной скрещиваниях. И я поехал! Одно из самых счастливых моих путешествий! Сказочная природа: горы, водопады, пальмы, а главное — интереснейшая работа, к которой я так стремился. Повезло? Но при этом и самому что-то делать надо. Иначе все везение будет сводиться к тому, что, с печки спрыгивая, будешь ногами прямо в валенки попадать.

А вообще-то не такая легкая поездка была. На горных тропах не очень понятно было — тебя машина несет или ты ее.

Помню, как-то однажды совсем дорога иссякла, сузилась. И дальше — скала выступает. Идет местный человек. Водитель спрашивает: «Дальше дорога есть?» Тот радостно отвечает: «Е-есть!» Я в нетерпении говорю: «Такпоехали!»… К счастью, водитель более осмотрительный оказался. Говорит прохожему: «Или — нет?» Тот так же радостно отвечает: «Не-ет!» Оказалось — он по-русски вообще не знал, но как гостеприимный хозяин повторял последнее слово для поддержания беседы. Пришлось возвращаться.

Спустились все же в Азербайджан. Евлах, Закаталы. Помню, приехали мы а Закатальский заповедник. Проезд туда был запрещен — но когда там узнали, чья машина, сразу пропустили. Вот так! Вавилова тогда вся страна знала — член ВЦИК, Всесоюзного Центрального Исполнительного комитета!

В Закаталах давно, еще каким-то князем, были посажены многорядовые аллеи грецкого ореха… Вот уж где, первый раз в жизни, я грецкого ореха поел всласть. Вкусный, маслянистый и похож, заметил я, на человеческий мозг… Но — это так. Главное — что я везде отыскивал в посевах пшеницы наш неказистый тритикум персикум. Уже глаз набил — сразу выхватывал. Шофер, помню, поражался такой быстроте. «Ну понятно, — сказал. — Николай Иванович кого попало не пошлет!» Очень мне это было приятно слышать.

Потом привез он меня обратно в Ганджу, и мы дружески расстались. И он повез Николаю Ивановичу собранную коллекцию тритикум — к каждому пучку была привязана бирка — собрана на такой-то высоте, возле такой-то деревни, и стоял очередной номер. Пополнили знаменитую вавиловскую коллекию, в которой было более четырехсот тысяч видов растений! Тут как раз вернулся директор селекстанции Якубцинер, и мы стали с ним изучать результаты скрещивания пшеницы с дичками.

На защите диссертации он был моим оппонентом. Новый сорт за годы аспирантуры я вывести не успел, но материал по гибридизации собрал огромный — и Вавилов сказал, что материала этого для защиты кандидатской более чем достаточно. Защитился отлично.

Отмечали в «Астории» — как раз наискосок от ВИРа, через Исаакиевскую площадь. Вавилов не только учил нас работать — но еще и жить по высшему разряду. И когда мы с ним в день защиты, разгоряченные, вышли из ресторана в сквер проветриться, я стал говорить Вавилову, что через три года на селекционной станции в Казани, куда направили меня, я выведу новый сорт. Вавилов, смеясь, говорил мне, что так быстро это мало кому удавалось. А я смог!

Оказалось, что я видел тогда Вавилова в последний раз — веселого, отлично одетого, уверенного в себе!

Снова открываю папку отца, разбираю его острый, лихорадочный почерк….На казанской селекционной станции директор Косушкин (живая мумия!) встретил меня холодно. Может (теперь понимаю я), из-за того, что он, директор станции, не был кандидатом наук — а тут приехал такой! Может быть, действительно — теперь понимаю — казался я ему этакой «столичной штучкой». Отношения с людьми я тогда не умел выстраивать. И Косушкин сразу решил показать, кто главный, и заявил:

— Вы будете заниматься У МЕНЯ селекцией проса!

— Но я защищался по селекции ржи!

— А У МЕНЯ вы будете заниматься селекцией проса!

И ведь угадал! В жизни так бывает. Именно с селекцией проса меня ждал успех. Я этого еще не знал, но решил не спорить. Улучшая растения, надо улучшать и себя, если не будет гармонии — ничего не получится! — такая вдруг пришла мысль.

— Хорошо, — спокойно ответил я. — Через неделю представлю вам мои предложения.

Косушкин ошалело уставился на меня. Видно, привык в тяжелой этой жизни добиваться всего руганью — а тут вдруг человек отвечает вежливо и толково. Непривычно.

Удивительный был тип. Рассказывали про него такое: на обед разогрела ему жена щей, налила. Не ест. И молчит. «Что с тобой, Сеня?» — молчит. Потом резко встал, шваркнув дверью, ушел, не сказав ни слова! Оказалось — она ложку ему забыла положить!.. Вот такой директор. Зная случай с женой, я, уже еле сдерживая смех, на него смотрел, когда он «лютовать» начинал…

Косушкин дал мне записку к коменданту, тот — другой совсем человек, веселый, рубаха-парень оказался, про всех рассказал. Сообщил, что тут молодая красавица приехала работать, кстати, дочь академика Мосолова. Я пока как-то не среагировал — больше меня предстоящая работа занимала.

Территория станции мне понравилась — в отличие от самой Казани, которую я увидел мельком и она показалась мне убогой (ну после Ленинграда — еще бы!). А селекционная станция — это бывшая архиерейская дача, все ухожено — аллеи, пруды…

И само здание дачи, в котором мне комната была отведена, очень понравилось: никогда еще в таком роскошном доме не жил. Поднялся по широкой лестнице на второй этаж, открыл комнату — сводчатый потолок, весь расписанный узорами. В комнате было две кровати, я лег на одну из них, и вдруг пришла мысль: надо бы жениться, а то вдруг подселят кого-нибудь! — вот с такой смешной мысли моя семейная жизнь закрутилась. И вскоре женился — встретил в столовой ту самую красавицу, про которую комендант говорил, дочь академика Мосолова, — подошел, познакомился, вместе посмеялись, обсуждая Косушкина. Записались и даже свадьбу сыграть не успели — посевная была!