Стейн Угельвик Ларсен - Кровавая бойня в Карелии. Гибель Лыжного егерского батальона 25-27 июня 1944 года

На следующий день меня еще с пятью или шестью бойцами засунули в санитарную машину. Машину подбрасывало на ухабах, что вызывало у меня боль в плече, а кроме того, у меня скопились газы в желудке и болел живот. Мы ехали целых 24 часа. Это было ужасно.

Госпиталь, куда нас привезли, назывался Куркиярви (Траншё). Он находился в Финляндии, посредине густого леса, недалеко от города Куусамо.

Бараки были разбросаны на территории размером около 10 гектаров.

Вначале я быстро поправлялся и начал много ходить. Но потом у меня заболели почки. Видимо, зима была слишком суровой. Из-за болезни почек меня перевели в другое отделение. Здесь рядом со мной лежал Адольф Ое, отвечавший за вооружение в первой роте. Ему уже было за сорок, он был женат и работал таксистом в Тронхейме. Занятный парень. Мы с ним играли в шахматы. После завтрака он обычно рассказывал о том, что ему снилось. А снилось ему чаще всего то, что мы проиграли войну и что русские вошли в Северную Норвегию. Он придумывал самые удивительные происшествия.

Я начал выходить на улицу. Каждый день я сбегал из госпиталя и гулял в лесу. В болоте я собирал морошку, а на холмах чернику.

Я устал и соскучился по дому. Здесь в одиночестве я мог как следует порыться в своих мыслях в поисках душевных побуждений, заставивших меня пойти на войну, идей, лежащих в основе моих политических убеждений. Вот я лежу между кустиками черники, я похож душевно и телесно на амёбу, создание без внутреннего содержания и четких контуров. А огромные великаны варят суп из моей души. Варят, чтобы затем вылить его на помойку.

Что заставило меня залезть на сцену одной из самых страшных исторических пьес – любопытство, тщеславие или чувство долга? Что мне, собственно говоря, было нужно? Кто я, неужели букашка, которая мечется в сетях тщеславия? С другой стороны, ведь я мог по-прежнему жить спокойной мирной жизнью. Ведь так можно существовать десятилетиями и не жить настоящей жизнью. Секунды, минуты, часы и годы проходят в ежедневной суете и погоне за хлебом насущным и кино, ты не чувствуешь ни настоящего горя, ни радости, и будни не сменяются праздниками. Так ты можешь состариться, но не прожить настоящую жизнь. Богатство жизни зависит от количества полученных впечатлений. Я знаю, что часы и дни, полные тоски по дому, страха и телесных мук, давили и угнетали меня, но и обогатили меня, потому что я запомнил их. Они оставили след в моей душе.

В лесу я обретал покой. Здесь исчезает чувство времени, я могу лежать и мечтать во сне. Я лежу в объятиях вереска и мха. Березки гнутся на ветру, шелестит листва, прислушивается. Смиренно вздыхают ели. Вечереет.

Как-то после завтрака меня пригласили к главврачу. Он вручил мне, к моему удивлению, Железный крест и бутылку спиртного. Адольф Ое чуть с ума не сошел, когда я угостил коньяком немцев в палате. «Ты что, парень, это же отличный коньяк», – сказал он. Но я думаю, что он не хотел сказать ничего дурного. Ему досталось почти полбутылки. Он был достойный человек.

Медсестры были финками. Они говорили по-шведски, так что мы, норвежцы, пользовались их особой благосклонностью.

В госпитале я получил посылки от Эббы. Сразу несколько. Посылки из дому это большое счастье для солдата.

В начале сентября Финляндия капитулировала. Обычный солдат был озабочен мыслью о том, сумеют ли немцы как следует организовать вывод своих войск. Что касается меня, то мне сразу же стало ясно, что большая часть боеспособных сил должна была быть выведена через Норвегию. Поэтому я во время осмотров врача делал вид, что мое плечо в полном порядке.

Хороший солдат должен быть готов к случайностям и вычеркнуть из жизни все конкретные земные устремления, кроме ежедневных потребностей. С того момента как я ощутил возможность вновь увидеть Норвегию, я перестал быть хорошим солдатом. Главной целью для меня стало спасти свою жизнь. Для этого надо было получить отпуск. Всеми моими действиями руководило желание попасть на некоторое время домой к Эббе и Андерсу.

Норвежцев перевели в госпиталь СС в Оулу, куда мы ехали по железной дороге через северные финские леса. Лейф тоже находился в этом госпитале. Мы с Лейфом попали в группу выздоравливающих, которым поручили упаковку госпитального оборудования. Эта работа шла несколько суток днем и ночью.

Лейф по-прежнему с трудом мог открыть рот, поэтому он постоянно жевал деревянную щепку, специально изготовленную для такой цели. Деревянная чурочка во рту парня из Сюллинга 44 44 Населенный пункт в 20 км к западу от Осло. стала характерной картинкой этих дней.

Некоторых из нас направили в Кеми для погрузки медицинского имущества. День своего рождения 13 сентября я праздновал вместе с Эйвиндом Рингеном. Мы лежали на нарах под потолком и пили до поздней ночи, находясь в отличном расположении духа. Все остальные спали.

Местность вокруг Кеми и Торнио была для меня воплощением законченности и совершенства. Я воображал себе, как Творец сделал последние мазки кистью, посмотрел на свое творение и воскликнул: «Свершилось!». Возможно, такое впечатление объясняется плачевным состоянием моего духа в тот период. В моем представлении окружающая меня природа была противовесом моему внутреннему состоянию и поэтому приобрела оттенок покоя и гармонии, которых мне не хватало.

В течение недели Лейф, Эйвинд, я и еще несколько немцев ночевали на крестьянском хуторе недалеко от Торнио. Мы ощущали себя почти что солдатами армии Валленштейна и, как они, обменивали спиртное на мясо у финнов. Потом мы его жарили и варили во дворе.

Теплый воздух с юго-запада, низкие пушистые облака. Неожиданно сквозь облака прорывается солнце. Красные здания хутора предстают перед нами во всей своей красе. Потом волшебство постепенно пропадает. Ближе к вечеру я слышу, как дрожат на ветру осиновые листья. Я засыпаю на коленях у Господа.

По ночам я дежурю на заминированном железнодорожном мосту. Я скучаю по Лыжному батальону, скучаю по дому и расстраиваюсь. Я медленно брожу туда и обратно по стальным балкам моста, и в темноте и тумане его своды надо мной приобретают фантастические размеры. Время превращается в огромную, ленивую серую гусеницу. Она бесконечно медленно ползет, так что каждая секунда тянется. Я иду и насвистываю мелодию «Божественной любви» 45 45 Датский псалом. и обещаю сам себе не забывать, как плохо быть расстроенным.

Многое из происходящего в какой-то момент воспринимается как чудо, а потом исчезает из памяти, забывается. А есть такие события в жизни, которые кажутся повседневными и закономерными, а потом вырастают до огромных размеров, когда ты о них вспоминаешь.

Эти недели казались мне абсолютной осенью. Страна, время года, мои тоска и уныние переплелись воедино, и я воспринимал эту осень как нечто вне времени, подаренное мне вечностью.