Зиновий Шейнис - Солдаты революции. Десять портретов

Литвинов помог Воровскому избавиться от этой публики. Лишние люди были и в самом полпредстве — например, несколько месяцев там находился представитель морского флота, невесть зачем приехавший из Москвы. Он бездельничал, но аккуратно получал суточные. На новогоднем вечере Литвинов предложил тост за «сухопутного морского офицера», и тот сразу же уехал.

Литвинов должен был из Стокгольма обратиться ко всем странам Антанты с предложением о мире. 23 декабря он выполнил это поручение Владимира Ильича. Обращение получило большой отклик, но тем большую ярость оно вызвало в Лондоне и Париже. Там понимали, что каждый миролюбивый шаг Советской Республики привлекает к ней симпатии многомиллионных народных масс, уставших от войны. Провокации против советских дипломатов в Стокгольме стали еще более злобными. 30 января 1919 года Литвинов, Воровский и другие советские дипломаты покинули Стокгольм и в запломбированном вагоне выехали на Родину.

В Москве Литвинову пришлось заняться не только дипломатическими делами. Совнарком назначил его членом коллегии Народного комиссариата государственного контроля. Владимир Ильич знал Максима Максимовича по годам эмигрантской жизни в Женеве, в Цюрихе, когда тот заведовал хозяйством «Искры», а затем — всеми транспортными делами партии и в значительной степени ее финансами.

В начале 1919 года Литвинов участвовал в заседаниях Совнаркома, на которых часто председательствовал Владимир Ильич. Вопросы решались Советом Народных Комиссаров самые разные — о кооперации, о мерах борьбы с хищениями проволоки на улицах Москвы, о помощи русским военнопленным и их семьям, о засыпке семян в Кунгуре и причинах недовольства крестьян в этом районе, о борьбе со спекуляцией и сыпным тифом. Все это касалось государственного контроля, и Литвинов погрузился в круговорот событий и забот.

Наступила осень 1919 года. Деникин захватил Харьков, Орел и грозил Туле. Над Петроградом сгущались тучи. И вдруг появилась надежда, что хоть на каком-то клочке земли удастся достигнуть мира: эстонское правительство заявило о своей готовности начать мирные переговоры с Советской Россией. Совнарком назначил Литвинова главой делегации. Переговоры намечались в Пскове и Тарту, и Максим Максимович собирался выехать туда вместе с Воровским, но Вацлав Вацлавович неожиданно заболел.

Накануне отъезда Литвинов написал Ленину записку: «Владимир Ильич, Воровский занемог и ехать не может... Вместо него поедет Красин, изъявивший на это свое полное согласие. Выезжаем завтра в 7 ч. вечера. Я счел нужным включить в мандат полномочие на подписание договора. Пусть знают, что у нас были серьезные намерения. Ваш М. Литвинов».

Однако у правительства буржуазной Эстонии «серьезных намерений» не было. Советская делегация прибыла в Псков, но началось наступление Юденича, и эстонцы прервали переговоры. Литвинов и Красин возвратились в Москву. Как раз в это время завершились переговоры с Керзоном, и Литвинову сообщили, что в ближайшее время он выедет со специальной миссией в Данию, где находились русские военнопленные.

Отъезд из Москвы был намечен на середину ноября. Пребывание в Дании могло затянуться, и Литвинов тщательно готовился, обсуждал с Чичериным все могущие возникнуть ситуации.

Решено было, что в Данию с Литвиновым отправятся сотрудницы Наркоминдела: Зарецкая, владевшая несколькими иностранными языками, имевшая большой опыт секретарской работы и общения с иностранцами, и Миланова, молодая женщина с большим партийным стажем, прекрасно показавшая себя во время октябрьских боев в Ревеле, где она была членом ревкома. До Дерпта — так тогда называли Тарту — Литвинова должен был сопровождать Август Гансович Умблия, старый питерский рабочий, участник революции. Умблия был стрелком в охране Наркоминдела и секретарем бюро партийной ячейки Наркоминдела.

Накануне отъезда Литвинов вызвал к себе Миланову и Зарецкую. Внимательно оглядев их, спросил, в чем они поедут за границу. Женщины, пожав плечами, ответили, что весь их гардероб на них: на Милановой была кожаная куртка полувоенного образца, на Зарецкой — теплый жакет.

Предупреждая вопросы, Литвинов сказал, что денег нет и придется обойтись без пальто, а вот платья надо надеть широкие, с воланами.

— Почему широкие и почему с воланами?

— Так надо, — в обычной для него манере коротко сказал Литвинов.

— Какое отношение имеют воланы к революции?

— Это вы увидите. Через два часа я жду вас в этой комнате. Если нет платьев с воланами, попросите у кого-нибудь. Хотя бы одно.

Через два часа Миланова и Зарецкая снова были в кабинете Литвинова. Женщины стояли у окна, ожидая, что будет дальше.

В это время в кабинет Литвинова вошел бухгалтер Наркоминдела. В его руках была тарелка. Он шел, осторожно ступая, как бы боясь расплескать ее содержимое. Тарелка была прикрыта салфеткой.

Бухгалтер подошел к столу, поставил свою тарелку и сказал:

— Ну вот я и принес.

Женщины думали, что он принес что-нибудь вкусное, может быть тараньку. Словно завороженные, смотрели они на тарелку. Бухгалтер взял двумя пальцами салфетку и осторожно приподнял ее. И они разочарованно вскрикнули: в тарелке, сверкая острыми иглами лучей, лежали бриллианты.

Литвинов скупо пояснил:

— Денег у нас нет, а пленных выручать надо. За эти камушки из царской казны мы получим наших людей. В Копенгагене через банк обменяем на валюту. Камушки зашьете в подол своих платьев и в воланы.

В тот же день вечером Максим Максимович отправился к Владимиру Ильичу.

В первые дни ноября над Россией нависли новые грозные события. Юденич продолжал наступать на Петроград, а Деникин все еще пытался прорваться к Туле. Но Владимир Ильич делал все возможное, чтобы отметить двухлетний юбилей революции, — выступил с большой речью на торжественном заседании, писал статьи. Ленин председательствовал на заседаниях Совнаркома, занимался вопросами снабжения уральских рабочих, решал множество других проблем. А тут еще Ленину сказали, что ценные картины под угрозой гибели. Он поставил этот вопрос на очередное заседание Совнаркома, написал проект постановления об обеспечении топливом Третьяковской галереи, библиотек и других культурно-просветительных учреждений.

И в этом огромном круговороте дел Владимир Ильич помнил о предстоящем отъезде Литвинова и вызвал его к себе.

Каждый раз, когда они виделись, в памяти возникали многочисленные встречи их в Женеве, Берне, Цюрихе, Лондоне, на съездах партии и на конгрессе II Интернационала в Штутгарте, где Ленин был главой, а Литвинов — секретарем делегации российских социал- демократов. Особенно знаменательной для Литвинова была встреча в библиотеке Куклина в предвоенном 1913 году, когда Ленин пригласил его из Лондона в Женеву, чтобы выслушать мнение о положении в английском рабочем движении и доклад о политической обстановке в Европе. Вскоре Литвинов был назначен представителем Российской социал-демократической рабочей партии во II Интернационале, и между ним и Лениным завязалась переписка, уже не ослабевавшая до самой революции.