Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

В двадцать три года всенародною молвою наречен «мудрым»! Но в тридцать четыре, при всей своей природной красоте и царственной величавости, – обрел иную славу: человека лживого в улыбках, в стремлениях – ничтожного.

Природа двоедушия Александра – Карамзин хоть и гнал такую мысль от себя – была самая несчастная: в России император ненавидел русское.

Про это молчали. Говорили о чрезмерном самообожании. Отсюда она – ложь улыбок. Маска ласкающего величия коробила даже придворных. Углядели: сердце Александра мертво для искреннего сочувствия.

Царям многое прощают. Велика ли беда – фальшивая улыбка! Но император в делах выказывал трусость. Его извращенный интригами мозг не позволял быть твердым.

Сестру от ужасного брака с Наполеоном избавил, но ведь опять-таки двоедушно. Сам бы не устоял под чарами злого гения, слава богу, матушка Мария Федоровна – человек-крепость.

Войне с турками нет конца. Слушает советников, стоящих за войну оборонительную, стало быть, за кровоточащую рану на теле государства.

Все обещания перемен внутреннего устройства, осознанное расположение к свободным учреждениям – обернулись конфузом. Совет, работавший над конституцией, распущен, указ о свободных хлебопашцах, о разрешении освобождать крестьян из рабства по обоюдному согласию закулисно обставлен столь гнетущими формальностями, что дело умерло, не родившись.

Земля, отходя за спину, покруживалась. И мысли у Николая Михайловича шли по кругу. Опять думалось о Екатерине Павловне. Вот у кого деловой, воистину государственный ум. Из Твери видит больше, чем живущие в Зимнем, но так по-женски страдает за брата.

Располагая к себе, говорила о материях наитайнейших: о зависти Александра к чудовищной славе Наполеона. Разумеется, государственный расчет, но прежде всего зависть обрекли Александра на лжедружбу с Аттилою нынешних времен. А сия дружба оборачивается бедой для России. За четыре года после державных объятий в Тильзите русский рубль ассигнациями упал в цене.

Екатерина Павлова умница, понимает главное: экономика хлещет государей по щекам. Дама беспощадная.

…Когда въезжал в Тверь, сердце колотилось, будто все эти версты бежал. Голова беспомощна перед сердцем, а в сердце мальчишеский восторг: «Господи! Удостоен беседы с государем!»

В губернаторском доме званого гостя встретили ласково, но ни хозяев, ни Александра не было. Вместе с архиепископом Мефодием Зерновым Александр, Георг и Екатерина совершали паломничество в Успенский Отрочь монастырь, здесь же, в Твери. Монастырь был древний, основанный во времена золотоордынской неволи. Место заточения Митрополита Филиппа, задушенного Малютой Скуратовым за правду Божию, но супротивную воле Иоанна Грозного.

Николай Михайлович хорошо отдохнул с дороги, когда его позвали к обеду.

Служить царю для дворянина – в обычай, а вот трапезничать с царями – тут хоть и сам знаменит, и европейскому этикету с пеленок обучен, однако ж руки-ноги, уму не подчиняясь, одеревенели.

Слава богу, роста одного с императором, ни снизу вверх смотреть, ни тем более сверху вниз.

Синий взор, улыбка… Голова Аполлона, разве что с бакенбардами. Бакенбарды золотые, голова золотая, лицо озарено – печать высших государственных интересов. А что до фальши – злые разговоры. На мундире лента ордена Андрея Первозванного, Георгиевский крестик. Всего украшения – эполеты да высокий, шитый золотом воротник, скрывающий природную сутулость.

Александр поклонился, а Карамзин с поклоном припоздал.

– Я, как и все в России, – сказал государь, – читал ваши «Письма русского путешественника», «Бедную Лизу», «Марфу-посадницу» и, как вся Россия, с нетерпением ожидаю «Истории».

– Государь, я закончил первую главу пятого тома: княжение Дмитрия Донского.

– Это мне очень нужно теперь. Очень! – Улыбнулся, не одаривая собою, а радуясь встрече. Хозяин дома, Георг, принц Гольштейн-Ольденбургский, генерал-губернатор Твери, Нижнего Новгорода и Ярославля, подал руку Николаю Михайловичу на правах старого знакомого, усадил напротив государя.

У Екатерины Павловны и на лице праздник, и, что много дороже, – в глазах.

Разговор пошел на немецком, и весьма неожиданный для историка.

– Встречаются ли вам, Николай Михайлович, в древних пергаментах сказания о волхвах, о волхвовании? – спросил принц.

– Летописи писаны людьми православными…

– А что вы скажете о фантомах, кои сотворял на глазах многих людей некий Симон Волхв? И, позвольте, разве чудо не достойно летописания? По мановению руки сего Волхва безжизненные пустыри покрывались травами, у юношей с пушком над верхней губой вдруг отрастала борода.

– Я ничего не читал о Симоне Волхве, – признался Карамзин. – По всей видимости, подобное чудотворение – гипнотическое.

– Отнюдь! Возьмите хотя бы опыты медика Агриколы. В 1715 году в Ратисбоне сей маг в считанные минуты вырастил из одного лимона двенадцать деревьев! С развитой корневой системой, с плодами. Вратислав, хозяин этого графства, наблюдавший сеанс, предложил Агриколе яблоко, персик и абрикос. Маг принял вызов и тотчас вырастил деревца до пяти футов высотою! – Принц торжествующе обвел глазами слушателей. – Карамзин, займитесь поисками чудесного, сколько я знаю, древние славяне – племя мистическое.

– В летописях много об ужасных неурожаях, о голодных трехлетиях и даже семилетиях. Я согласен, в магических чудесах – поэзия! – Николай Михайлович краем глаза видел, как напряженно слушает его ответ Екатерина Павловна. – Мгновенно выросшие деревья поражают, но чудеса магов несопоставимы с чудом России. К примеру, князь Рюрик пришел княжить в Ладогу, а последний Рюрикович – великий государь Иоанн Васильевич – простер свою руку до Ледовитого океана, до Сибири. Тишайший Алексей Михайлович Романов всего через сорок лет после Смуты, когда была утрачена Российская государственность, правил державой, раздавшейся до Чукотки, Камчатки, Амура. Россия вернула Киев, Белую Русь, земли, населенные карелами.

Принц всплеснул руками:

– Чудо! Чудо! И все-таки представьте себе: отрок, а у него – борода. Зернышко, а из него – дерево.

– История России, думаю, чтение горькое, – быстро сказал Александр. – Тем радостнее сердцу, когда из горестей вырастало и выросло древо величайшей мощи.

И снова синий взор, и скорбь в лице, и совершенно мальчишеское торжество.

– Вы правы, Ваше Величество, – согласился Карамзин. – История – кнут. Сей кнут не токмо хлопает над головами потомков, но и стегает до кровавых рубцов. Господи! Каких только бедствий ни выпадало на долю русского народа, а мы на Балтике, на Черном море, на Тихом океане и на своем извечном, Святом. Ледовитый океан русские люди исстари называли Святым морем.