Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

И наконец о самом АлексАндре: «Едва ли кто-нибудь из государей превосходил Александра в любви, в ревности к общему благу; едва ли кто-нибудь столь мало ослеплялся блеском венца и столь умел быть человеком на троне, как он! – Прекрасно, но точка-то не поставлена. – Россия наполнена недовольными: жалуются в палатах и в хижинах, не имеют ни доверенности, ни усердия к правлению, строго осуждают его цели и меры!»

Николай Михайлович откладывал трактат, вставал, ходил по комнате, смотрел на икону и не осенял себя крестным знамением: пусть будет так, как будет.

Вполне расстроенный, ткнул пальцем в рукопись наугад, прочитал: «Россия же существует около 1000 лет и не в образе дикой Орды, но в виде государства великого, а нам все твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто бы мы недавно вышли из темных лесов американских!..»

Ничего себе. А это, это! «Новости ведут к новостям и благоприятствуют необузданностям произвола».

Осмеяна милиция, придуманная Александром. Народом осмеяна, но сказал-то об этом Карамзин.

А разве не насмешка над царствованием пассаж о том, что в Москве с величайшим трудом можно найти учителя русского языка, что в государстве не сыщешь ста человек, знающих русское правописание!

Захотелось пить. Не пошел за водою.

Разве это не тычок государя носом в постыдное рабство: «Слыхали мы о дворянах-извергах, которые торговали людьми бесчеловечно: купив деревню, выбирали крестьян, годных в солдаты, и продавали их в рознь… Надлежало бы грозным Указом запретить сей промысел и сказать, что имение дворян, столь недостойных, будет отдаваемо в опеку… Вместо сего запрещают продажу и куплю рекрут».

И вот еще. «Занимайте, но не утомляйте воинов игрушками, или вахтпарадами… Герои вахтпарада оказываются трусами на поле битвы». Александр души не чает в вахтпарадах. И на труса прямо указано – на любимца Аракчеева. Сей генерал, как война, сидит дома. В обморок падает от грома пушек, стреляющих в его сторону. Это будучи-то великим знатоком артиллерии…

Дочитывать сил не осталось. Лег и заснул тотчас.

Пробудился перед самым отъездом Александра. Вышел провожать.

Александр, прослезясь, расцеловал Екатерину Павловну, обнял принца Георга… Карамзину кивнул, глядя поверх…

Когда императорский поезд умчался, Екатерина Павловна подошла к Николаю Михайловичу, взяла под руку.

– Это естественно. Вы сказали правду… Но я за вас не беспокоюсь. Мой брат – незлопамятен. Жалко, что он не взял рукопись с собою.

Москва веселилась, как перед концом света. Против Нескучного сада, подгоняя строителей, возвели карусель: огромный амфитеатр с ложами на пять тысяч мест для дворян и тридцать тысяч стоячих – купцам, мещанам и прочему народу. Аренища – в триста пятьдесят саженей!

Французская карусель для французской кадрили. Слава богу, кадрильщики свои.

Московскую потеху затеяли генерал от кавалерии граф Степан Степанович Апраксин, главнокомандующий Москвы генерал-фельдмаршал Иван Васильевич Гудович да Московский гражданский губернатор Николай Васильевич Обресков. Однако ж душой сего дивного воспоминания о рыцарских временах была супруга Апраксина, статс-дама, графиня Екатерина Владимировна, урожденная Голицына. Ее матушка на первой русской карусели, устроенной в Петербурге императрицей Екатериной сорок пять лет тому назад, получила среди дам-наездниц Первый Приз, обойдя Бутурлину и Лопухину.

Деньги на карусель собирали по подписке. Щедрее всех были графиня Орлова-Чесменская и сама Екатерина Владимировна. Не поскупились князь Долгоруков, сенатор поэт Нелединский-Мелецкий, генерал-майор Бахметьев, камер-юнкер Вяземский и, разумеется, великий любитель пожертвовать Петр Григорьевич Демидов.

Все московское рыцарство готовило костюмы, доспехи, лошадей. Распределялись почетные места карусели. Апраксин, участник славных Потемкинских походов, удостоился чести быть главным берейтором, Гудович – главным судьей, судьями – посланник в Париже князь Барятинский, губернатор Обресков, герой Аустерлица генерал Уваров. Главным церемониймейстером объявили князя Хованского, главным герольдом графа Илью Андреевича Толстого, знаменитого московского мота – рубашки и белье отправлял на стирку в Голландию!

Братья Перовские Лев и Василий, жившие в московском доме хозяевами, помчались в Горенки на конюшни благодетеля.

Постояли возле валашских жеребцов – масть чистое золото.

Постояли перед вороными скакунами, вывезенными из Польши, перед арабскими красавцами, а подошли к туркменским ахалтекинцам.

Василий сказал:

– Выбор сделан.

Лев глянул на брата, но согласился.

Спохватились на другой день, на тренировке. Кадриль – это четыре лошади в масть. Берейторы не могли места братьям найти. Кадрили составлялись из вороных, карих, караковых, буланых, изабеловых, калюных, чалых, из арабских белых, из мухортовых…

У Алексея Кирилловича Разумовского тяга к необыкновенному – кровная, и у сыновей тоже. Их скакунов фарфоровой масти в мышастых яблоках поставить было не с кем. Слава богу, догадались взять такую же запасную. Мишель Муравьев согласился пересесть со своей серой в горчице, в мелких крапинах – признаке старости лошадиной. Четвертым стал Петр Валуев. Его серая в крап тоже оказалась одинокой. Знаменитый на всю Москву берейтор Шульц махнул рукой и поставил серую с фарфоровыми.

Распорядители карусели Всеволод Андреевич Всеволожский и Алексей Михайлович Пушкин придумали четыре колонны: военную, галльскую, венгерскую и рыцарскую русскую. Перовских определили в русскую.

Первое представление назначили на 20 июня, второе на 25-е.

У Василия в канун решающего дня все валилось из рук, не завтракал, не обедал. Зато накинулся на еду в ужин, лег спать с полным животом. Покрутился в постели с минуту-другую, страшась бессонницы, и очнулся утром.

Вот тут-то и началось.

Ему что-то говорили, он одевался, стоял перед зеркалом, ласкал лошадь, ехал по городу, даже о чем-то говорил со Львом, с Мишелем Муравьевым – и все это как во сне.

Очнулся на арене, когда пришла очередь скакать и поражать мишени.

В центре арены была устроена картонная карусель с фигурами «врагов» и диких зверей. Василий поразил пулей мчащегося по кругу волка, проткнул саблей дикаря с томагавком, и теперь оставалось попасть копьем в кольцо. Копье тяжеленное, кольцо висит высоко. И Василий схитрил. Встал ногами на круп коня и не промахнулся. Со стоячих мест неслось веселое: «Ахти!» Дамы смеялись и аплодировали, но как шаловливому ребенку.

Василий чуть было не ускакал прочь, но берейтор Шульц не дал ему разрушить кадриль. Все четверо – Лев, Мишель, Петр и он, Василий, подъехали к трибуне и стали перед судьями, ценившими красоту лошадей, костюмов, посадку и, разумеется, набранные очки в состязаниях.