Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Впрочем, под забралом можно было бы и не беспокоиться. И, однако ж, когда тебе наградой смех…

Ужасно, но Василия позвали к самой Апраксиной. Забрало пришлось поднять.

– Да вы же мальчик! – ахнула графиня радостно.

– Я – дворянин! – краснея, выкрикнул Василий.

– Имя-то ваше извольте назвать!

– Василий Перовский.

Апраксина сдвинула брови, не умея сразу сообразить, кто же это такие – Перовские, и у нее вырвалось простодушно:

– А-а! Сынок Алексея Кирилловича?! Примите от московских дам! – И, расцветая, подала розу из Горенских зимних садов, серебряные шпоры и золотой образок Георгия Победоносца. – Вы словно казак Илья Муромец, только юный.

Нечаянное «А-а!» укололо больно, но «Илья Муромец» утешил, да еще шпоры, да еще Святой Георгий.

Призов от дам удостоилось несколько человек, а главный приз от судей достался камер-юнкеру Александру Апраксину.

Вечером того же дня в танцевальном клубе Василий гремел обновою в мазурке столь беззаветно, что дамы из соседних пар на него поглядывали. Увы! Перетанцевать двух Петек – Чаадаева и Валуева – было немыслимо.

Чаадаев был в сером, кроме ослепительно белой сорочки и черного галстука. На совершенное смотреть страшновато, но Чаадаев двигался так непринужденно, так по-домашнему, только вот дом, из которого явился, не иначе как замок на неприступной скале суровой Шотландии.

Валуев – иное. В его лице, в его танце – продуманное, приготовленное заранее было бы оскорблением его азарту и вдохновению.

Вечером другого дня братья Перовские снова были в большом зале Клуба танцев.

В зал внесли кресла, и вчерашние танцоры превратились в слушателей. Хор и оркестр из двухсот рогов исполняли ораторию русского композитора Дегтярева «Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы».

– Дегтярев превзошел самого Гайдна! – объявил в антракте Чаадаев. Разумеется, Петр Чаадаев. Его брат Михаил, как всегда, помалкивал, слегка опустив голову и улыбаясь чуть виновато, но взглядывал на старшего с обожанием. – Однако ж все это скорее кантата. Но каковы басовые рокоты рогов под птичьи голоса хора! Великолепие! А ведь Степан Аникеевич – бывший крепостной графа Шереметева. Крестьянином восхищаемся.

– Талантом! – сказал Лев.

И оба поджали губы.

Во втором и в третьем отделениях оркестр исполнил множество небольших пиес. Что ни номер – чудо и восторг!

Каждый рог – одна нота, рога от двух метров с четвертью до девяти сантиметров.

Какое там орган! Это был глас Вселенной! Глас бездны океана, но и тростинки. Только тростинки с душой.

Ликование звуков, безудержных, безумных, сменялось вибрирующим, мягким шепотом, в коем угадывалась материнская ласка, что-то колыбельное, забытое…

Музыканты вставляли рога в деревянный ящик, и начинался приглушенный сказ о неких древностях, о тайне, постигнуть которую невозможно, а вот сердцем объять и постижимо, и просто.

Дамы прикладывали к глазам платочки, мужчины смахивали нечто невидимое с усов.

Домой братья Перовские ехали молча. Все еще очарованные, кинулись на диваны в диванной, и Лев сказал:

– Истинно русская музыка.

– Почему же русская? – возразил Василий. – Играли того же Гайдна.

– Я имею в виду сам оркестр… Роговая музыка в России изобретена. Наш двоюродный дедушка Алексей Григорьевич к этому делу тоже руку приложил, вернее сказать – душу.

– Надо спросить Диафанта!

Диафант приехал из Почепа устраивать сад на другом берегу Яузы.

Братья приказали подать кофе с ликером для себя, а старику кофе и любимой его вишневки.

Диафант смотрел на Льва, на Василия с нежностью: давно ли были отроки? Лев так уж совсем молодец, Василий, хоть с пушком вместо усов, но ведь университет закончил! Через три дня оба отправляются в Петербург, в службу.

– Откуда взялась роговая музыка? – пустился в воспоминания почитатель старых времен. – Сие – порождение страсти, и отнюдь не к музам. Обер-егермейстер Семен Кириллович Нарышкин был великий охотник до псовой потехи. А где гончие, там и охотничьи рога. Императрица Елизавета Петровна на какой-то охоте от рева рогов ушко пальчиком прикрыла. Граф Алексей Григорьевич приметил конфуз и строго поглядел на Семена Кирилловича. А тот ведь преотлично знал: граф и отдубасить может под пьяную руку. Вот и приказал охотникам согласовать все роги ловчей братии в стройность.

Иные рога вовсе побросали, а у которых в звуке приятность, сложили в аккорды. Один рог хоть и хорош, но один. Соединили в терцу, в квинту, в октаву. В те поры как раз в оркестре государыни камер-музыкантом служил богемских земель человек Иван Антоныч Мареш. А смотрителем оркестра был Семен Кириллович, он-то и задал Марешу задачу: нельзя ли, де, рогами аккомпанировать?

Среди валторнистов равных Марешу, по крайней мере в Петербурге, не было. Он-то и устроил оркестр в две полные октавы из дюжины валторн, двух труб и двух почтовых рожков.

– Так ведь не охотничьих рогов, из валторн? – приметил Василий.

– Лиха беда начало, дружочек. К рогам Иван Антоныч в те поры доверия пока что не имел, но все же пробовал, как их согласовать, чтоб приятность звука была. И вот однажды собрались к Семену Кирилловичу гости, и кто-то посмеялся над Марешем. Дескать, слух по Петербургу идет, будто камер-музыкант Ее Императорского Величества выдумывает музыку для зверей. Так ли сие или обычное пустобрешество?

Господин Мареш обиделся, но отвечал с приличною для высокого собрания вежливостью: «А что вы скажете, – уж не помню, к кому обращался, к сиятельству ли, к светлости, – что вы скажете, – говорит, – ежели музыка сия не имеет нимало такой грубости, какую вы себе воображаете?»

Семена-то Кирилловича насмешка тоже задела за живое, кивнул Марешу: «Пригласи своих!» «Звериная» музыка зело всех утешила, но сам Нарышкин остался недоволен: «У валторн твоих, Иван Антоныч, звук для сердца приятный, но для уха слабоват». Вот тогда Мареш и заменил валторны на рога. Сия история случилась в десятый год царствия Елизаветы Петровны, стало быть, в лето 1751-е. Потеха поначалу прижилась в доме самого Нарышкина, но государыне очень даже нравилась музыка Мареша. И года эдак через три-четыре императрица, будучи в Москве, устроила большую охоту в Измайлове. Тогда и услышала старая столица, каковы рога, сколько в них мощи и сколько сердца… Между прочим, ради этих самых рогов Семен Кириллович получил гофмаршала, а Мареша государыня повеличала капельмейстером. В екатерининскую уже пору на Масленице Дианина гора была устроена. Потеха потех. При матушке государыне всякое дело вершилось с тройным старанием. На той Дианиной горе рога-то и свершили чудо сие. Музыка живая. У рогов дисканты, альты, тенора, басы, а контрбасам на похвалу слов у самого Державина не хватит.