Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Чтение началось еще при свете дня, потом пришлось свечи зажечь. Александр слушал с таким напряжением, что на висках его проступила синева жилок.

– Ах, нет у меня Сергия! – воскликнул он, откидываясь на спинку кресла.

Карамзин отложил рукопись, давая себе передышку. Спросил:

– Положение столь сурово?

– В Марселе стоимость хлеба с пятнадцати сантимов взвинчена до восьмидесяти. Десять тысяч семейств подали прошение о вспомоществовании, и правительство для голодающих выделило как раз десять тысяч франков. По франку – на семейство! Имущих обязали выдавать несостоятельным по фунту на день… Увы! Нынешняя Франция все проблемы решает войной. – Александр встал, прошел к столу, положил руку на листы. – Ничто не забывается… А скажите, Карамзин, о пьянстве летописи поминают? О русском пьянстве?

– Как о всенародном пороке? Нет, государь… В поздние времена, в хмельничину, малороссы проклинали иудеев-корчмарей. Корчмари спаивали народ…

– Я помню, какое пьянство развилось в царствие моей великой бабки… Отец стремился покончить со злом разом. Не помните дела о трактире, куда гвардейцы хаживали?

– Нет, государь.

– Мой батюшка, царствие ему небесное, вина не пил, пьяных на дух не терпел, узнаёт, что молодые унтер-офицеры пропиваются в трактире до разорения. Вот и явился. Все в ужасе, но Павел Петрович сказал гулякам без гнева: праздное время препровождать можно полезнейше. И трактирщика не пугал, спросил, какие вина имеет, за сколько продает. Цены были безбожные, и государь послал к этому трактирщику своих людей. Все вино они купили у него, но бутылки тотчас расколотили и предъявили указ об уничтожении сего трактира за бессовестное ограбление государевых гвардейцев. Тоже ведь история.

– История, – согласился Карамзин.

– Это нам передых от российских бед. Читайте же дальше.

Николай Михайлович пожалел, что о Куликовской победе у него написано так коротко. Ему было больно, когда пошли страницы о еще одном сожжении Москвы, о Тохтамыше… Будто это он, Карамзин, взялся огорчать венценосного слушателя. Наконец была прочитана последняя строка.

Александр молчал. Долгим взглядом посмотрел на Карамзина.

– Князь Дмитрий собирал дружины князей для решительного сражения. У нас расквартировано по стране не менее двухсот двадцати пяти тысяч. Для противостояния нам надобно по крайней мере еще сто тысяч. Наполеон двинет на нас всю Европу. – Лицо у государя стало серым. – Вот оно, самодержавие, Николай Михайлович. Царь за мир в ответе и за войну. Перед Дмитрием стоял вопрос: быть ли России, а ныне – все то же.

– Самодержавие – власть нравственная. Сила державы в нравственности.

У государя поднялись брови, положил руку на Георгиевский крестик.

– Сколь ни велика сила нашествия, она рассеется, ибо Господь – на стороне Правды, и Сам – Правда Высшая.

– Ах, Карамзин! Наполеон одержал столько побед, что генералы, даже весьма искусные, совершают, встречаясь с ним на поле, ошибки невообразимые. Военная слава – магия.

– А мы – святая Русь!

– Спасибо, Карамзин. – Александр открыл ящик бюро, достал рукопись. Николай Михайлович увидел, что это его трактат «О древней и новой России». – Екатерина Павловна самого высокого мнения о вашей любви к государю, к Отечеству. Спасибо за чтение, за беседу. Это я прочитаю нынче и, надеюсь, с большою для себя пользою.

Полночь, но заснуть невозможно. У Николая Михайловича был с собою один из списков трактата. Сидел у свечи, вчитывался в строки, кои в сию минуту, возможно, прочитывал император.

«В XI веке Государство Российское могло, как бодрый, пылкий юноша, обещать себе долголетие и славную деятельность. Монархи его в твердой руке своей держали судьбы миллионов, озаренные блеском побед, окруженные воинственною благородною дружиной (это ведь и о нынешнем дне!), – казались народу полубогами…»

Карамзин не царедворец, тем дороже искреннее восхищение государем. Александр, конечно, привык к восторгу подданных, но жажда восхищать собою утоления не знает.

Кольнуло сказанное о княжеской междоусобице: «…и Россия в течение двух веков терзала собственные недра, пила слезы и кровь собственную… Народ утратил почтение к князьям». Как такое может понравиться? Но ведь правда! С удовольствием прочитал им самим написанное о самодержавии: «Сие великое творение Князей Московских было произведено не личным их геройством, ибо, кроме Донского, никто из них не славился оным, но единственно умною политическою системою, согласно с обстоятельствами времени. Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спасалась мудрым Самодержавием».

И – как в пропасть. «Политическая система Государей Московских заслуживала удивление своею мудростию: они воевали только по необходимости, всегда готовые к миру; уклоняясь от всякого участия в делах Европы, более приятного для суетности Монархов, нежели полезного для Государства».

Это не камешек, это каменные глыбы, летящие со скалы на головы Александра, Павла и самого Петра Великого!

О Петре сказано невоздержанно. «Ограничил свое преобразование дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях, – со времен Петровых высшие степени отделились от нижних: русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний». Карамзин вздохнул, оправил пальцами свечу. Петр II полунемец, Елизавета полунемка, Петр III полунемец, Екатерина немка, в Павле русской крови – четверть, в АлексАндре – одна восьмая…

Каково ему будет читать хотя бы это: «Петр уничтожил достоинство бояр: ему надобны были министры, канцлеры, президенты! Вместо древней славной Думы явился Сенат, вместо приказов – коллегии, вместо дьяков – секретари… Та же бессмысленная для россиян перемена в воинском чиноначалии: генералы, капитаны, лейтенанты изгнали из нашей рати воевод, сотников, пятидесятников… Честью и достоинством россиян сделалось подражание».

А дальше – хлеще. «Ужасы самовластия… Со времен Петровых упало духовенство России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей… Церковь подчиняется мирской власти и теряет свой характер священный…»

А сказанное о гордом Петербурге: «Мысль утвердить там пребывание государей была, есть и будет вредною».

А о бабке? «Любострастный двор»… «Двор забыл язык русский…» Или это: «Хваля усердно Екатерину за превосходные качества души, невольно вспоминаем ее слабости и краснеем за человечество».

Холодел, перечитывая написанное о Павле: «Россияне смотрели на сего монарха, как на грозный метеор, считая минуты и с нетерпением ожидая последней… Зло вредного царствования пресечено способом вредным…»