Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Когда увидел Андрей Шуйский собак, которых спустили на него, вспомнил, как рвали эти гиганты своими мощными челюстями волков и медведей. Собаки скалились, обнажая ряд страшных зубов, меж щелей которых капала густая слюна. И вот он уже слышит, чувствует их теплое, дурно пахнущее дыхание…

Они бросились на князя стаей, как на охоте, и первый же волкодав вцепился в его лицо, заглушив истошный крик государева опекуна…

У ворот Кремля в окровавленном снегу лежало нагое изуродованное тело Андрея Шуйского. Бояре, вышедшие узреть могущественного правителя, молчали, с ужасом глядя на то, что осталось от великого Шуйского. Никто не смел что-либо вымолвить. Они уже боялись его – тринадцатилетнего мальчишку. Боялись, что кто-то донесет, очернит перед государем – и лежать ему так же, как и Шуйскому, без одежды, в луже собственной крови.

В окружении придворных вышел поглядеть на труп и сам Иоанн. На нем была черная лисья шуба, а на голове сверкала драгоценностями шапка, отороченная темной белкой. Равнодушно взглянул он на убитого и проговорил со вздохом:

– Что ж случилось-то? Я же велел псарям в тюрьму его вести! Эх, не поняли меня, видимо… Эх, что же это…

Бояре молчали. Было лишь слышно, как гуляет ветер среди высоких стен.

– Так будет с каждым! – внезапно разорвал тишину мальчик. – С каждым, кто попытается перечить мне! Я есть великий князь! Я ставленник Господа на земле Русской!

Иоанну отвечал лишь гул ветра да крики собравшихся на стенах и соседних крышах галок и ворон, учуявших кровь. Выдержав паузу, Иоанн добавил:

– И править теперь буду я…

С этими словами он, развернувшись, ушел. За ним следом семеня устремились пришедшие с ним придворные.

Ночью, когда Шуйских, имевших влияние при дворе, арестовывали и вершили над ними суд, малолетний сын убитого Андрея Михайловича уезжал в Белоозеро. Его спасал воспитатель – ветхий слуга Тимофей, верой и правдой служивший покойному всю жизнь. А бежать следовало, ибо не щадили даже слуг. Не забыл государь и о четырех богатырях, что избивали Телепнева и отталкивали государя от Аграфены, когда уводили они ее в монастырь. Хотели сперва повесить, но сложно было найти ту веревку, что выдержала бы их. Тогда молодцев этих четвертовали на площади, насадив после на пики их здоровенные конечности и головы.

– Ничего, Ваня, ничего, – обращался Тимофей к воспитаннику, укутывая его в теплый тулуп, – проживем с тобой как-нибудь! Главное – государева гнева избежать. А там, глядишь, минуют годы – будешь в почете при дворе, как раньше Шуйские были…

Мальчик молчал, повинуясь своему воспитателю. Тимофей запряг телегу. Начиналась метель. Лошадь храпела, мотала головой. Всюду было темно – нигде не горел свет.

– Эх, припорошит нас маленько в дорожке! Ну да ничего! Не помрем! – приговаривал Тимофей, усаживая воспитанника в сани и укрывая его овечьей шкурой.

– Ну, с Богом! Перекрестись, Ванюш! – крикнул старик. Мальчик послушно, не снимая варежки, коснулся лба, живота, затем правого и левого плеча. Перекрестился и Тимофей и, ударив лошадь плетью, крикнул:

– Но! Пошла! Пошла!

С трудом тащила лошадь тяжелые сани по глубокому снегу. А старик безжалостно погонял ее чаще и чаще. Наконец, пустилась быстро, как могла, и вскоре телега с беглецами скрылась в черной зимней ночи.

1546 год

Утреннюю тишину леса внезапно нарушили крики охотников и топот лошадиных ног. Всадники: молодые дворяне – окружение государя, неслись впереди опытных охотников, не поспевающих за юношами. Все они ехали по трое в ряд на резвых аргамаках.

– Давай! Давай!! – со свистом и улюлюканьем кричали всадники. Вперед вырвался на белом жеребце сам государь Иоанн. Уже держал он в руке копье, которое должно было поразить молодого пятнистого оленя, пытающегося скрыться от преследователей в лесной чаще. Он то бежал прямо, то резко бросался в сторону.

Разгоряченный Иоанн метнул копье, но олень, словно чуя смертельный удар, отскочил, и копье воткнулось в землю. И в этот момент с Иоанном поравнялся Михаил Трубецкой, державший в руке новое копье.

– Давай его сюда! Мишка! Давай! Скорее! – крикнул ему государь, протягивая руку, но, кажется, Михаил сам был очень разгорячен погоней, глаза его сверкали и не отрывались от бегущего впереди зверя.

– Я приказываю, дай копье!! – в ярости крикнул Иоанн. Но оно вылетело из рук Трубецкого и, описав в воздухе дугу, воткнулось в землю. Увидев это, Иоанн резко остановил коня, вместе с ним встали и остальные всадники. Олень скрылся в густых лесных зарослях.

Взгляд государя, устремленный на Трубецкого, был тяжел, полон злобы. Удерживая коня, Иоанн крикнул:

– Охота окончена!

Расстроенные всадники, переговариваясь меж собой, развернули лошадей.

– Как смел ты ослушаться моего приказа? – крикнул в гневе Иоанн, глядя на Трубецкого. Михаил виновато пожал плечами:

– Прости, великий князь, бес попутал меня, решил, что сам дичь завалить смогу. Но, как видишь, промахнулся…

– Ты! – злостно рявкнул государь. – Ты ослушался меня прилюдно! Как смел ты, холоп! Я должен был бросить копье! Я!

– Прости меня, великий князь, но больно ловок зверь был, не взял бы ты его. Два копья прежде ты кинул – все мимо цели. Думал, может, я не промахнусь. И я промахнулся. Так что ж теперь нам из-за дичи кручиниться? – отвечал юноша. – Коли я твой любимец, с которым ты познал все прелести юности, так ты теперь мне не простишь этого копья одного?

Иоанн молчал, но глаза его продолжали гореть. Ничего не ответив, пустил он коня следом за охотниками. Еще не чуя беды, лихой Мишка Трубецкой усмехнулся, взглянув на копье, которое так и оставили воткнутым в земле – теперь никто не решился тронуть его без приказа.

У костра, разведенного на просторной поляне, сидели дворяне, охотники, слуги. Неподалеку были установлены шатры – привал, наверное, затянется надолго, и все уедут в Москву лишь утром.

Пахло дровами, дымом и жареным мясом. Охотники готовили угощения для застолья. В спешке устилали землю цветастыми коврами, сверху ставили покрытые богатыми скатертями столы и лавки. Государев стол, также украшенный великолепной скатертью, стоял поперечно боярскому столу – все, как и на частых пирах во дворце.

Алешка Адашев, помогая переодеться великому князю, пытался развеселить его, видя каменное лицо государя. Иоанн натянуто улыбался, и видно было – мыслями он далеко не здесь.

– Может, угодно в шатре трапезничать, государь, подальше от всех? – осторожно осведомился Алешка и поглядел на великого князя с теплотой и преданностью. Иоанн обернулся. За эти годы, что служил Алешка при нем, они сблизились. Добрый был он, верный – не обманул! Заранее будто знал, что надобно государю, был тут как тут! Не раз даже оставался спать с великим князем до поздней ночи, в темноте рассказывая ему много интересных историй – Лешка страсть какой был умный и начитанный! С ним было интересно и легко. Недавно и подросший брат его, Данилка, тоже стал стряпчим, но близким Иоанну он не был. Совсем разные они с Лешкой, совсем!