Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Да ты вина перебрал, Бутурлин! – протянул Иоанн. – Ноги тебя не держат. Язык заплетается. Эй, охотнички! Урежьте ему язык, чтобы не смел более недобрые слова государю своему молвить!

Тут же Бутурлина, возомнившего себя государевым другом, который может говорить все, что посчитает нужным, схватили два охотника, оттащили от стола подальше, поставили на колени, но Афанасий боролся, дергался, пихался.

Иоанн взглянул на Трубецкого и махнул ему рукой, мол, свечу можно убрать и сесть за стол. Отдав свечу, Трубецкой перекрестился и, шатаясь, едва дошел до скамьи. Иоанн, пройдя к своему креслу, снова в него опустился, пир продолжился. И уже никто из сидевших за столом старался не смотреть в сторону, где шла борьба охотников с Бутурлиным.

Наконец, сумели скрутить они его, один охотник ножом разжал стиснутую челюсть Бутурлина, пальцами схватил за язык, вынул его и, махнув ножом, тут же отрезал. Кровь хлынула на траву, залила белую рубаху Бутурлина, он страшно закричал, прикрывая рукой рот. Крики эти доносились и до сидящих за столом, но они словно не замечали этого. Или старались не замечать.

Затем Иоанн, подозвав Ваську Воронцова, что-то шепнул ему на ухо, глядя на Трубецкого. Мишка сидел за столом жалкий, его трясло, стекавший воск застыл в волосах и на лице.

Пир продолжался до ночи. Когда государь ушел в шатер на вечернюю молитву, все начали расходиться. И тогда к Трубецкому подошел Васька Воронцов и, положив ему руку на плечо, сказал:

– Покайся, Мишка. Хоть Господь тебя простит в Царствии Небесном. От государя же нашего Иоанна Васильевича прощения не жди.

С этими словами ударил он Мишку охотничьим ножом в грудь. Захрипел Мишка, мягко осев на землю. Васька обтер широкое окровавленное лезвие об Мишкин кафтан и оставил его умирать в траве.

Еще долго, засыпая, многие слышали, как умирающий хрипит и булькает кровью. Но вскоре он затих. Ночь снова была тиха и безмятежна…

Иоанн вернулся в Москву после полутора месяцев охоты. До того он объезжал все монастырские владения в Ярославле, Ростове, после чего снова заезжал в Можайск, а после – в Александрову слободу.

Теперь страной правили Глинские. Шуйские лишились прежней силы и влияния. После казни Андрея Михайловича Федор Скопин-Шуйский меньше года пробыл в ссылке, после чего был назначен воеводой в Костроме. Ивану Михайловичу, младшему брату Андрея Шуйского, повезло больше – он после непродолжительной опалы стал новгородским наместником. Но словно забыл о былом величии – во всем подчинялся Глинским, даже не думая о крамоле. В памяти все еще была свежа картина – растерзанный собаками брат лежит в окровавленном снегу…

Юрий и Михаил Глинские правили вместе, во многом согласовываясь со своей матерью. Она принимала их в своих богатых покоях, указывая на те или иные недочеты, повелевая, кого стоит убрать, а кого – приблизить.

– Иван прибыл в Москву? – спрашивала она своих сыновей, восседая в высоком резном кресле. Дворянки, приставленные к ней, покидали покои, как только приходили сыновья.

– Да, матушка, прибыл, – отвечал почтительно Михаил.

– Хорошо, – кивнула она, пережевывая губы. Она заметно постарела к этому времени, но дожила до почтенных семидесяти лет. И, кажется, чем больше старела, тем сильнее любила власть, любила не меньше покойной дочери. Пока Елена была жива, мать не подпускали к управлению государством, но теперь мечта сей пожилой женщины сбылась…

– Воронцовы, конечно же, были подле него, – усмехнулась она. Сыновья грустно переглянулись.

– Да, матушка, с ним. Но мы не можем влиять на его окружение! Злиться будет, если начнем лезть, если запретим по Москве верхом носиться! По-своему сделает – будет дальше баб хватать да вино пить…

– Пусть веселится государь, пока молод, – кивнула Анна Глинская, – но повлиять на то, кто подле него, мы можем! Пора Воронцова гнать!

– Как кость в горле! – сквозь зубы процедил Юрий. – Сильное влияние имеет он на Ивана. Во многом слушает его великий князь. Более нас…

– Более вас? – Анна подалась вперед. – А ежели Федька Воронцов завтра шепнет нашему отроку, что вы, дескать, Иоанна отравить желаете, а сами править хотите? Что сделает наш Иоанн? Мать его, не дрогнув, своего дядьку в тюрьму отправила, голодом заморила. Неужто и он не сможет?

Жутко стало братьям Глинским, страшно.

– Думайте, как Федьку от Ивана нашего отстранить! Да и детей его в шею! – злостно прошипела старуха. – Думайте! Иначе на что вы вообще сдались? Шуйских свалили, а сами не знаете, что дальше делать!

Понурив головы, покинули братья Глинские покои матери в глубоких думах.

Отовсюду приезжали многочисленные гости на свадьбу сына Федора Адашева. Давно сварено пиво, аромат от пекущихся пирогов приманивал полуголодных крестьянских ребятишек, не рискующих приблизиться к ограде дворянского имения.

Федор Григорьевич с довольной ухмылкой расхаживал по своей горнице, уже облаченный в нарядный домашний кафтан. Все складывается как нельзя лучше. В скором времени обещан ему чин окольничего (кто бы мог подумать ранее!), сын – доверенный слуга великого князя, а значит, влияние семьи растет. И уже не раз ловил себя на корыстной мысли, что зря сосватал Алешке невесту из таких же, как он, безродных дворян, да еще и далеких от роста и государственной службы. По старой дружбе обещано было, что ж теперь! Покручивая ус, с досадой вздыхал, что можно было и получше девку найти. Слова «побогаче» нарочно не упоминал про себя.

Двор и терем наполняются гомонящими гостями, все лезут обнять, поцеловать, и Федор Григорьевич недовольно кряхтит каждый раз, мол, нечего, кафтан помнете! Вот издали послышались бубенцы – в узорном возке, устеленном цветастыми коврами, везли невесту. Сперва вышли сваты, ее родители. Федор Григорьевич с супругой поприветствовали их объятиями и троекратными поцелуями, и сват, с блеском в глазах, улыбаясь, довольно подмигивал Федору, говоря на ухо:

– Вот и породнимся ныне! А ты уж там родню-то не забывай, а?

Невеста была молоденькая, округлившаяся в нужных местах, с широкими бедрами, что было заметно и через ее парчовый саян, шитый серебром. «На жемчуг и не хватило в одежде», – злорадно подумал тут же старший Адашев.

Вскоре спустился Алексей – ни кровинки в вытянутом скуластом лице, глаза опущены. Сзади него стоял и брат Данилка, как необходимая поддержка. Мефодий, стоя поодаль, подмигнул, стараясь подбодрить воспитанника. Невеста покрылась жарким румянцем, а Алексей чувствовал на себе пристальные взгляды ее родителей, и оттого еще сильнее забилось сердце. Далее благословляли их иконами и хлебом, после в церковь, и за все время это ни один мускул не дрогнул на понуром лице Алешки.