Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Вот государь! На границе с Литвой поймали их! Удирали, как зайцы! – восклицал довольный Шуйский, указывая на Пронского и Глинского. Они стояли на коленях, руки их были связаны впереди. Иоанн стоял у окна, не оборачиваясь, сложив за спиной руки.

– Ступай, Петр Иванович, – спокойно сказал он. Шуйский ушел, и Михаил Глинский с усмешкой проговорил:

– Вот кто служит тебе теперь! Забыл, как отец его ноги клал в кресла твоего отца?

Когда Иоанн повернулся к беглецам, Михаил тут же замолчал, улыбка сошла с его губ. Лицо Иоанна было перекошено гневом, безумные глаза выпучены, зубы стиснуты.

– Молчи, смерд! Подумай лучше о своих грехах. Приказал я пытками не выбивать правду от вас, да, видать, зря. Решил дождаться свадьбы моего брата, думал, что в Москве не будет никого, что не узнаю я о побеге вашем?

Михаил, тяжело дыша, начал подползать к царю, затем бухнулся на пол, сильно ударив голову. Заплакал. Нарочно выдавливал слезы и Пронский.

– Прости нас, государь! Прости! Прости, что не выехали на свадьбу князя Юрия Васильевича! О своей душе думали больше, чем о свадьбе! Как есть, неверно донесли тебе! Мы ехали на богомолье в Оковец!

Иоанн в ярости схватил дядю за волосы и прошипел ему в самое лицо:

– Ты был у границы! Да пусть отсохнет и отвалится твой поганый язык, смерд, за ложь перед твоим государем!

Глинский зарыдал в голос, приговаривая:

– Прости нас! Прости! Я же родственник твой! Не гневи Бога, пощади! Пощади! Я… Я… Прости, государь! Я же помогал тебе… Мы же родня с тобою!

Иоанн брезгливо толкнул его на пол и снова отошел к окну, повернувшись к ним спиной. Михаил, уткнувшись лицом в пол, продолжал всхлипывать и мычать.

– Бояре и митрополит Макарий вступились за вас. Просили простить. И в знак того, что Господь сохранил меня после великого пожара, я прощу. Но убирайтесь отсюда прочь, чтобы не видели вас мои глаза! Не искушайте меня…

Глинский поднялся, начал подползать к Иоанну, чтобы поцеловать ему руку, но царь приказал грозно:

– Увести их!

– Прости нас! Прости! – кричал Михаил со слезами, пока его наконец вместе с Пронским не выволокли из покоев. Оставшись один, Иоанн тяжело вздохнул и перекрестился. За окном, на расчищенных от мусора и гари улицах горожане и дети боярские тащили деревянные бревна и балки. Отовсюду был слышен стук топоров, тесел [20] Тесло – род топора, у которого лезвие перпендикулярно рукояти, как у мотыги. и шорох скобель. Из пепла поднималась великая Москва.

А тем временем народ, угнетенный поборами и несправедливостью, царившей всюду, после восстания в столице уже начал бунтовать во многих других городах – впервые чернь подняла руку на царскую семью, заявив о своих правах! Не было такого еще на Русской земле. Пора было что-то менять, это знали и чувствовали все, в том числе и молодой царь…

Среди равнин и болотистых лесов стоит Господин Великий Новгород. Одним видом своим внушал он могущество и твердость. Недаром на протяжении многих веков Новгород не позволял русским князьям полноправно владеть собой – всегда горожане его были себе на уме. И пусть покорился Москве сей город, родоначальник русской истории, все равно остались меж двумя твердынями неприязнь и соперничество, а новгородцев всегда считали алчными, жадными и коварными, готовыми в любой момент ударить в спину.

Архип наконец добрался сюда и узрел издали крепкую крепостную стену и возвышающиеся над ней купола выбеленных многочисленных храмов. Как и в Москве, слободки окружали по краям город, рассеченный широкой рекой Волхов. На другом берегу виднелся Новгородский Детинец, древнерусская крепость, перестроенная Иваном Великим и теперь кажущаяся вовсе неприступной со своими зубчатыми стенами и мощными башнями с шатрообразными деревянными верхами. Вот из него и виднелся легендарный Софийский собор, строенный еще Ярославом Мудрым. Здесь все дышало величественной стариной, в архитектуре ощущалась гордость и надменность самого города, будто не до конца смирился он с тем, что принадлежит Москве.

Архип долго добирался сюда, перебивался у добрых людей, помогая им по хозяйству. Одним даже оставил своего щенка – нечем было кормить. Далее примкнул к купцам, дабы защитить себя от лихих людей. И прибыл он в Новгород лишь в ноябре 1547 года. Уже начинались морозы, благо охотник один из глухой деревни отдал ему заячий тулуп, ноги Архипу перевязал суконными онучами.

Тускнеющий Новгород уже укрывала поземка, река покрылась тонкой коркой льда. А город все еще был многолюден, и гомон был слышен даже издалека. Глядя на купола Софийского храма, Архип перекрестился и пошел навстречу своей судьбе.

Чем больше Архип вглядывался в холодные, безразличные к чужому горю лица новгородцев, тем меньше надеялся он на место у огня и горячую еду в чьем-нибудь доме сегодня. И все же прав был отец – новгородцы другие, суровее и деловитее москвичей, и уж тем более всех прочих жителей Руси.

Сначала пробовал просить еды, ходя по переполненному торжищу, но замечал лишь раздраженные ответные взгляды, или вовсе выслушивал брань от бородатых мужиков.

Город сам вывел его к Софийскому храму, у стен которого сидели калеки и юродивые. Изредка перезвон колоколов заглушал их сумасшедший гомон. Вышедший из храма толстопузый купец, возвышающийся среди оравы детей разных возрастов, бросил в вытоптанный грязный снег горсть медяков. Тут же со звериным рычанием нищие бросились драться за них. Архип, ежась от озноба, страдальчески взглянул вверх на софийские купола и подумал неволей: «Господи, довольно испытывать меня!»…

Прислонившись спиной к выбеленной стене храма, медленно осел на землю, чем тут же обратил на себя внимание нищих и калек. Сначала они перешептывались меж собой, затем злостно всматривались в незнакомца, верно, помышляя плохое против него. Но Архипу было все равно, он, отчаявшись, закрыл глаза, и слезы катились по его черному от грязи лицу. Не сразу даже почуял, как кто-то встал над ним.

– Не похож ты на калеку! Чего расселся тут?

Архип открыл глаза, думая уже, что кто-то из здешних «постояльцев» хочет проучить его, но увидел крепкого, высокого старика в овчинном тулупе, с непокрытой головой.

– Есть нечего, подай, дедушка, – прошептал Архип неожиданно для себя.

– Ты чьих будешь? Холоп беглый аль кто?

– Из Москвы я бежал. Хата со всем городом сгорела, все мои погибли, а я…

– А ты пришел в Великий Новгород счастья искать? – перебив, усмехнулся дед.

– Вижу, нашелся сын твой! – услыхали они третий голос. Рядом стоял полуголый, грязный юродивый, коих особенно почитали на Руси и не могли не слушать их пророчеств. Но старик нахмурился, возмутился: