Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Иоанн пустил коня следом, прямо в лесную чащу, все гнал и гнал, высматривая наверху свою птицу. Конь громко фыркал, выдыхая из ноздрей густой пар. Мокрые ветви били Иоанна по лицу. Быстрее! Вот уже не видно никого позади, а Матур все летел, будто высматривал добычу покрупнее. И вот он камнем ринулся вниз, пропав за верхушками елей и сосен. Иоанн не останавливался, все гнал коня дальше и дальше сквозь деревья, и вдруг конь вынес его на поляну – лес закончился слишком внезапно. От неожиданности того, как царь остановил скакуна, конь встал на дыбы и захрапел, мотая головой. Недалеко Матур покорно сидел на груди убитого им старого тетерева, ждал, когда заберут добычу. С поляны, что была на крутом пригорке, был виден еще один бескрайний лес, стоявший внизу под раскинувшимся над ним тяжелым, ватным небом. Среди этого леса виднелись и озера, уже покрытые коркой льда, и еще бушующие громко ручьи, и многочисленные болота.

Пошел крупный, твердый снег. Иоанн молча стоял, осыпаемый им, жадно осматривая невообразимые дали, в которых была и красота, и смиренное, по-зимнему величественное молчание Русской земли.

Где-то горели деревни, опустошались города, где-то там крики воинов, лязг железа, плач, стенания, едкий запах горящих домов, смрад трупов. Где-то там жестокие татары и нагорные народы, немцы, литвины, шведы, с которыми надлежало бороться. Это все где-то, а здесь все иначе. И даже Иоанн в этих тверских лесах в то мгновение не чувствовал себя царем, а лишь мелкой сошкой.

Внезапно из-за тяжелой, темной тучи прорезались невероятно длинные лучи, и вот уже свет, вспыхнувший в небе, озаряет молчаливый, мрачный, суровый лес, словно покрывает золотистым ковром вершины темных деревьев. Иоанну кажется – в том небесном свете сама Богородица, заступница земли Русской! И он уже отчетливо видит черты ее лица, страдающий, полный скорби и мучительной усталости взгляд… и понял. Не он царь здесь! На Русской земле царь один – это Христос, а Иоанн лишь помазанник его, наместник! И ему, пастырю, страдать за земли эти, ему воевать с другими народами для ее блага, ему сохранять ее единство, веру, все то, что собирали, сохраняли и строили его предки, предки всего народа русского.

И Матерь Божья, окруженная лучами, страдальчески-устало глядит на наместника ее Сына, будто напоминает о тяжелом этапе разрозненности Руси, коего всеми силами нельзя допустить, напоминает и о просьбе Иоанна, когда под Казанью русский лагерь едва не был сметен ураганом, мол, выполнила, дала сил, заступилась! Но это лишь начало! Сколько впереди! И нет времени ждать!

Иоанн, роняя слезы, медленно перекрестился ослабевшей рукой в охотничьей перчатке и прошептал:

– Верую! Дай сил, времени, дабы успеть… Дай сил!

Свет померк неожиданно, как и появился. Снова все вокруг потемнело, лес, видневшийся с пригорка, как и прежде, казался черным, мрачным. Снег пошел сильнее.

– Государь! Государь! – услышал он, будто отдаленный оклик, но, обернувшись, увидел совсем рядом лицо Адашева. – Государь, здоров ли ты? Бледен ты, лица на тебе нет!

Придворные и сокольничие с опаской глядели на Иоанна, но он сумел натянуть улыбку и вымолвить:

– Славная охота вышла!

Поляну покидали с гиканьем и прежним веселым гомоном. Иоанн, отъезжая, обернулся, в надежде снова увидеть над той тучей Богородицу, хоть на мгновение почувствовать эту легкость, воодушевление и любовь, но она не явилась. Но он знал, явится. Ждет его великих свершений. Ждет, как и вся Русская земля…

Пока русское воинство осаждало Казань, иная гроза пробралась на Русь, на этот раз со стороны Европы. Больше года там свирепствовала чума, которая через Ливонию к осени перенеслась сначала в Псков, а затем в Новгород.

Бич всего мира, унесший миллионы жизней, часто тревожил Русь. За годы борьбы с этой болезнью, когда от одного прикосновения к хворому или его одежде начинался спустя время кашель с кровавой мокротой, а после наступала мучительная смерть, люди наловчились принимать меры, дабы болезнь не шла дальше. Новгород, к примеру, запретил въезд в город псковичам, перекрыли дороги заставами, выгнали псковских купцов, товары пожгли, иной раз вместе с купцами, которые отказывались отдавать товар. Но монахи и священники, отпевавшие покойных и причащавшие умирающих, сами становились причиной распространения болезни и умирали так же в большом числе. Более трехсот тысяч человек умерло на псковских и новгородских землях в те страшные годы.

К началу зимы эпидемии обычно утихали. Именно в это время Архип возвращался домой. Счастливый от скорой встречи с Кузьмой и Белянкой, он не сразу осознал, для чего при въезде появились заставы, охраняемые стрельцами, почему его поначалу не хотели пускать. Архип до исступления рассказывал, как проливал кровь под Казанью и ныне ему надобно домой. Нехотя пропустили все же.

Город, занесенный первым снегом, помрачнел, опустел. Тут и там чадили костры – сжигали одежду и утварь умерших. Мрачно и скорбно били колокола церквей. Мимо в телеге везли сложенные в кучу тела, укрытые рогожей.

Архип шел на ватных ногах, растерянно озираясь. Спешил домой, страшась увидеть его пустым…

Когда Белянка, завидев его издали, выбежала двор, позабыв покрыть платком голову, и бросилась с ревом Архипу на грудь, немного отлегло. Упали в снег к ее ногам добытая в бою татарская сабля, замотанная в тряпье, и котомка с «гостинцами» – кольцами, серьгами, платками, добытыми в Казани.

– Кузьма… – тихо проговорила Белянка и, замолчав на мгновение, завыла у мужа на груди. Архип все понял, тут же внутри что-то ожгло, противный холодок пробежал по спине.

Прошли в дом. Архип рассчитывал увидеть больного Кузьму или хотя бы его тело, но Белянка рассказала, что он умер еще в начале осени. Как занемог, сразу ушел в закут, за печку, запретил к себе заходить и велел доложить кому-нибудь, что он болен. В тот же день стража оцепила дом Кузьмы, Белянку велено было выгнать оттуда и не впускать. Жила в клети и слышала, как он страдает, кашляет и давится кровью. Кормили больного через окно, как и Белянку – боялись, что и она подхватила заразу.

Кузьма угас всего за пару дней. Затем приехала за телом телега, обмотанные тряпьем до самых глаз ратники выволокли безвольный труп в черных пятнах специальными крюками, взвалили, так и не касаясь его, в телегу и увезли. Тут же у дома сожгли пропитанную кровью тряпицу, куда покойный сплевывал мокроту. Пришедший священник окропил дом и все его углы святой водой и велел еще долго туда не входить.

Болезнь миновала Белянку, но она с ужасом рассказывала, что «черная смерть» выкосила ту семью, у тех умер кормилец, у других погибли все дети. Архип слушал и понимал, что большая часть гостей на их с Белянкой свадьбе, которые плясали в этом доме и пили за здоровье молодых, всех их забрала эта страшная болезнь.