Виктор Иутин - Кровавый скипетр

А пока Евдокия, совсем молодая девушка, лежа с Владимиром в ложе, снова плакала у мужа на плече, жалуясь на то, что Ефросинья ее не любит.

– И взгляд у нее страшный… Она никогда меня не полюбит! Однажды она меня отправит в монастырь, я это чувствую! Чувствую! А я так боюсь этого!

Владимир молчал, уставившись в потолок. Мысли были об ином совсем! Царь! Мыслил ли он себя царем вместо брата? Старался не грешить такими мыслями, ибо брата он любил. А что же теперь? Господь дает шанс, матушка права…

– И ты сделаешь все для нее, как она скажет! Ты откажешься от меня, – дрожал голос жены возле уха.

Владимир думал об отце. Думал о том, как братья родные, сыновья Ивана Великого, предавали и убивали друг друга, думал и о том, как отец когда-то решился восстать против власти Елены и Телепнева. Владимир не помнил его вообще, но ему казалось, что отцовские руки остались в памяти. Наверное, ему просто хотелось, чтобы это были его руки. Он помнил лишь маленькую горницу с решетками на окнах, помнил стол, на котором лежало Евангелие – мать заставляла читать помногу, учила сына молитвам, а по вечерам рассказывала, как отца сгубили в заточении Глинские. Тогда маленький Владимир не понимал, что и он с матерью находится в заточении при дворе – им запрещено было куда-либо выходить, с кем-либо говорить, Старицкое княжество у них отобрали. Лишь с приходом к власти партии Бельских именем Иоанна вдове и малолетнему Владимиру вернули удел и позволили уехать туда.

Отец пытался захватить власть – не хватило сил, военных навыков, может, смелости. Сгинул. Теперь черед Владимира заявить о себе. Матушка права! Нет другого наследника, кроме него!

Евдокия продолжала плакать. Тоскливо было у князя на душе, тяжело в преддверии борьбы за власть… А тут еще она…

Владимир успокоил жену по-мужски – опрокинул на ложе, бесстыдно задрал ей подол ночной рубахи и грубо взял ее…

Когда все закончилось, Евдокия лежала с улыбкой, блаженно закрыв глаза. Владимир же снова лег рядом, лицо его было каменным. Все мысли князя были уже о Москве…

Москва

– Какой морозный март, – устало говорил стоящий у окна Никита Захарьин, наблюдавший за медленно падающим снегом.

В покоях было темно. В кресле сидел его брат Данила, мрачный, глубоко погруженный в какие-то мысли. В тишине свистел ветер. Уютно трещал в жаровне огонь, слабо освещавший покои. А в темном окне был виден все тот же безмятежно падающий снег.

Двери внезапно распахнулись, пламя свечей дернулось. В покои вошла Анастасия. Вид ее был строг, лицо бледно. Но, как только увидела она братьев, тут же закрыла лицо руками и сокрушенно опустила голову. Никита ринулся к любимой сестре:

– Настасьюшка! Ну! Довольно! Ну! Рядом мы… Рядом…

– Да как же это так? – дрожащим голосом говорила она. – Только приехал, сыну возрадовался, да и не успел его… его…

Никита обнял сестру, прижал к себе, и она не выдержала, разрыдалась. Данила ринулся к ней, выхватил ее из рук брата, спросил, заглядывая в лицо:

– Государь сказал, кого желает на троне видеть? Настя, он что-нибудь говорил?

Она отрицательно замотала головой, продолжая говорить о своем:

– За что же Господь меня наказывает? Недавно только дочку схоронили, так теперь… И он! Господи!

Данила взглянул на Никиту поверх ее головы и сдержанно вздохнул.

– Налетят сейчас стервятники!

– Кому же править еще, кроме царевича Дмитрия? – спрашивал шепотом Никита. Данила криво усмехнулся:

– Хватает преемников! Чего только князь Владимир Старицкий стоит!

– Но ведь у государя есть и родной брат Юрий…

– Слабоумный и немой? Кто его к трону подпустит? – гневно спросил Данила. – Скорее бы дядюшка приехал… Скорее…

Но до приезда Григория Юрьевича Захарьина во дворец начали приезжать видные бояре и князья. Все ожидали услышать последнюю волю умирающего. И народ в бесчисленном количестве толпился у Кремля, усердно молясь за здравие государя. Удивительной была тишина, что стояла над этой толпой…

У покоев государя дежурили Адашевы – Алексей, любимец царя, его брат Даниил и отец Федор Григорьевич, Сильвестр и Андрей Курбский, ставший фаворитом государя после Казани. Вскоре прибыл Иван Мстиславский, пожилой князь Владимир Воротынский, бояре Салтыков, Палецкий, Морозовы, Шереметевы, Ростовские, Иван Михайлович Шуйский. И вот уже видно презрение в их взглядах, обращенных друг к другу…

Одним из последних во главе небольшого отряда приехал Владимир Старицкий. Одет он был и правда по-царски – золотистого цвета атласный опашень, подбитый горностаем, на плечах шуба соболиная и на голове соболь. Конь, укрытый атласной попоной, звенел нарядной сбруей.

И увидел он перед Кремлем молчаливую, несметную толпу горожан. Страшная, звенящая тишина стояла над засыпаемой крупным снегом толпой. Вся Москва ждала вестей и верила в крепкое государево здоровье.

И как только Владимир, с трудом обойдя толпу, проехал в Кремль и вошел во дворец, он увидел, что одна партия вельмож даже не посмотрела в его сторону, другая же почтительно поклонилась. Едва отдал слуге заснеженную шубу, перчатки и шапку, уже вскоре Оболенский, Щенятев и Шуйский стояли возле Владимира Старицкого, говоря ему с почтением:

– На тебя уповаем, князь! Нет другого царя для нас! Только своей твердостью, умом и решительностью нам удастся держать Россию в узде! Не желаем видеть над собою худородных Захарьиных!

– И я вас не забуду, доблестные князья! Ежели приведет Господь меня к престолу, быть вам подле меня в золоте и почете! – говорил им Владимир, глядя поверх их голов на остальных бояр.

Когда отошли бояре, к нему подошел Данила Захарьин, сопровождаемый братом Никитой и двоюродным братом Василием. Владимир ненавидел их семью. Слишком быстро и стремительно взлетели по служебной лестнице родственники царицы Анастасии. К Даниле уже обращались, как к верховному лицу в государстве, и он не терпел непослушания.

– Слухи дошли, что ты своих людей жалуешь в часы болезни государя, – начал с презрением Данила, – ругаешься над общей скорбью? Болезнь государя празднуешь?

Владимир вспыхнул, ринулся к Даниле, едва не схватив его за бородку:

– Не тебе решать, кого мне жаловать и когда! Посему, за дерзость твою, следовало бы мне распороть твое брюхо клинком, да кровью твоей поганой руки марать не хочу!

Никита с окаменевшим взглядом схватился за рукоять сабли, Василий отступил, готовясь наброситься, но Данила, усмехнувшись, спокойно ответил:

– Коли решишь войти к государю, встречу тебя клинком, там и проверим, кто на что горазд!

Владимир снова ринулся к нему, но меж бранящимися встал Владимир Воротынский и развел их в стороны: