Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Но сердце его лежит к Владимиру, – мрачно отвечал Григорий Юрьевич.

– Я видел, как они говорили о чем-то меж собою перед отъездом князя, – добавил раздраженно Никита.

– И молвил он, – сказал Данила, – мол, кто дерзнет отдалить брата от брата и злословить невинного, желающего лить слезы над болящим? И это Владимир невинный? Он прибыл сюда с надеждой на поддержку…

– И он ее получил, – добавил Никита. Данила, вскочив с кресла, сбросил с плеч полушубок, скинул его на пол и принялся злостно топтать:

– Нельзя! Нельзя! Нельзя дать ему власть в руки! Нельзя! Жизнь наша в руках государя! Только он может склонить всех к присяге царевичу Димитрию!

И вот в покоях Иоанна собрались те, кто отказался вчера присягать, а также Захарьины, Владимир Воротынский, Иван Мстиславский.

– В последний раз требую от вас присяги, – говорил Иоанн, приподнявшись на подушках, – целуйте крест пред ближними боярами моими – Мстиславским и Воротынским. А вы, кто дал клятву умереть за моего сына, вспомните оную, когда меня не будет, не допустите вероломно извести царевича! Спасите его, бегите с ним в чужую землю, куда укажет Бог!

– Ведает Бог да ты, Государь! – отвечал Федор Адашев. – Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу князю Дмитрию, крест целуем, а Захарьиным нам не служить; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владеть нами Захарьиным, Даниилу с братией, а мы уж от бояр до твоего возраста беды видали многие.

Алексей пристально взглянул на отца, испугавшись его дерзких речей. Молчали прочие бояре, но было видно, что общую мысль высказал Федор Григорьевич – просто никто не желал видеть у власти Захарьиных.

Взор Иоанна обратился к ним, стоящим в стороне, и криво усмехнулся:

– А вы, Захарьины, чего ужасаетесь? Поздно щадить вам мятежных бояр – они не пощадят вас. Вы будете первыми мертвецами! Явите мужество! Умрите великодушно за моего сына и за мать его! Не дайте жены моей на поругание изменникам!

Василий и Данила закрыли лицо руками, сдерживая рыдания. Другие же бояре, кто не присягнул до этого государю, неуверенно косились друг на друга, понимая, что борьба бесполезна. Мстиславский и Воротынский уже подошли к ним. Дьяк Михайлов держал крест. Шуйский, Оболенский, Щенятев, Ростовский, Федор Адашев по очереди подходили к кресту, целуя его, говорили:

– Господи, спаси Иоанна, или да будет сын подобен ему для счастья России!

Настала очередь Ивана Пронского. Он взглянул на крест, затем с усмешкой посмотрел на Владимира Воротынского, свидетеля крестоцелования и присяги.

– Отец твой и ты сам был первым изменником по кончине великого князя Василия, – с презрением проговорил Пронский, – а теперь приводишь нас к Святому кресту!

Владимир Воротынский опустил глаза. Вспомнил князь, как отец его Иван Михайлович, недовольный правлением Елены Глинской, намеревался со своим удельным Новосилько-Одоевским княжеством перейти на службу к польскому королю, но вовремя был схвачен и со своими тремя сыновьями брошен в темницу. А Владимира, его старшего сына, тогда еще крепкого молодого юношу, на площади избили батогами. До сих пор помнил он сыпавшиеся отовсюду удары, страшную боль, кровь…Чудом остался жив тогда, но с тех пор не крепка его рука, ребра и ноги больные. Словно из далекого прошлого снова получает князь удары за грехи отца. Отец же, Иван Михайлович, сослан был в Белоозеро, где и умер через год в темнице. Лишь спустя годы после смерти Елены братья Воротынские получили удел отца, разделив его меж собой…

Владимир Воротынский поднял глаза на Пронского и ответил спокойно:

– Да, я изменник, а требую от тебя клятвы быть верным государю нашему и сыну его! Ты же праведен и не хочешь дать ее…

Побледнел Пронский, вспомнил сам, как пытался бежать в Литву с Михаилом Глинским, и под тяжелым взглядом Воротынского поцеловал крест и произнес:

– Господи, спаси Иоанна или да будет сын подобен ему для счастья России!

В тяжелых думах Владимир Старицкий возвращался домой, уже смирившись с тем, что вряд ли получит престол. И по возвращению узнал, что мать приняла знатного гостя – Василия Бороздина, зятя боярина Дмитрия Палецкого. Владимир нахмурился – неужто пришли требовать присяги государю? Ведь князь Палецкий, на дочери которого женат Юрий, слабоумный брат государев, одним из первых беспрекословно присягнул!

– Приветствую, княже! Прибыл я к тебе с посланием от боярина Дмитрия Федоровича! – поклонился Владимиру Бороздин, когда князь, переодевшись, принял его в светлице, несмотря на поздний час. – В Москве государь в беспамятстве. Скоро конец. Отказавшиеся присягнуть царевичу сегодня целовали крест. Кончен заговор. Разрешилось, князь…

Владимир продолжал слушать, будто ожидая чего-то.

– Князь Дмитрий Федорович предлагает тебе, Владимир Андреевич, свою помощь в возведении тебя на престол, – прошептал Бороздин. Владимир подался вперед, желая услышать условия.

– Князь Дмитрий Федорович обещает свою помощь, если ты, Владимир Андреевич, отдашь удел свой князю Юрию Васильевичу, брату государя…

Владимир выпрямился и поджал губы. Едва сдерживая гнев от такой наглости, князь ответил, что благодарит боярина за помощь и с пустыми руками отправил Бороздина обратно в Москву. Когда Владимир, оставшись один, сидел в кресле, устало прикрыв очи ладонью, вошла Ефросинья, твердо печатая шаг.

– Они снова приезжали. Заставляют присягнуть младенцу.

– И ты отказала? – поглядел на нее Владимир.

– Не будет им нашей печати! – резко повысила голос Ефросинья. – Осталось дождаться, пока умрет государь. Получится еще переманить на свою сторону бояр! Получится! И мы наконец покинем это захолустье!

Владимир не без мучений переживал все это, душа его устала, совесть проснулась и заставляла ныть сердце, когда вспоминал он больного брата, такого беспомощного, просящего лишь одного – верности. И Владимир жалел, что, глядя ему в глаза, он отказался от присяги. Теперь же понимал – коли государь жив останется, так не простит ему этого…

– Созывай весь люд из своих земель, дай им оружие, укрепляй города – пора заявить о независимости! – твердила обезумевшая мать. – Ну же, сын, нельзя упустить этого мгновения, решись же!

Но Владимир на это никак не решался…

– Благодарю, Господи, что избавил Ты раба сего от суетной мирской жизни и призвал к ангельскому житию…

Архимандрит Старицкого Успенского монастыря, совершая постриг, строго, но с некой скрытой радостью глядел на стоявшего перед ним на коленях юношу. Архимандрита звали Герман. Высокий, статный, с лицом смиренного мужа, он сохранил в себе княжескую породистость князей Полевых, потомков правителей Смоленского княжества. Когда-то и Герман, как этот юноша Ваня, что стоял перед ним, решил отойти от внешнего мира и служить Господу. Он много занимался книгописанием, живя в Иосифо-Волоколамском монастыре. Два года назад он был назначен архимандритом Старицкого Успенского монастыря, и с тех пор князь Владимир, трепетно относившийся к обители, построенной когда-то отцом, был частым гостем священнослужителя. Германа любили и уважали. Монастырь он облагораживал с заботой и любовью, братию увещевал жить по уставу, призывая к смирению, набожности и добродетели.