Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Отвечай, тебе говорят, чем был болен государь? И надолго ли болезнь отступила? – подхватил Владимир Воротынский. Но лекарь ничего не смог объяснить им.

Да и откуда мог знать, каким ударом для Иоанна была неверность ему ближайших людей, тех, кому он давно доверял, кого искренне любил и жаловал. И, превозмогая недуг и слабость, царь заставил себя подняться с ложа, великой силой сохраняя крепость духа. Постепенно болезнь отступала, хотя в сердце открылась новая рана, коей уже было не суждено зарасти.

К слову, лекарь вскоре был отослан в Европу, где и пропал. Владимир Воротынский скончался осенью того же года. А Григорий Захарьин ушел в монастырь, где и окончил свои дни три года спустя…

Весть о выздоровлении государя Старица, как и остальные города, встретила радостным колокольным звоном. Везде проходили богослужения. В храм Старицкого Успенского монастыря ранним утром пришел и Владимир со своей семьей. Конечно, мать никуда не пошла – мало радовалась она тому, что Иоанн еще жив.

Герман сам проводил службу, облаченный в белую рясу. Когда все завершилось, семья князя подошла к архимандриту за благословением. Он перекрестил годовалого Василия, мирно спавшего на руках кормилицы, дал руку для поцелуя беременной жене князя, Евдокии. Когда коснулась она его, Герман неожиданно для себя будто услышал внутренний голос: «Девочка во чреве ее» и вскинул невольно взгляд на Владимира, но не стал ему ни о чем говорить. Когда, оставшись вдвоем, прогуливались они вокруг монастыря, Герман сказал:

– Довершу дела и покину монастырь. Уже приказано отправляться во Свияжск… Зовет меня игумен Свияжского монастыря Гурий, наставник мой. Когда-то он совершал постриг мой… Теперь же зовет помогать укреплять православную веру на Казанской земле… Много работы предстоит…

Владимир слушал, мрачнея. Казалось, он многое бы отдал, лишь бы архимандрит не уезжал. Как же ему теперь быть? У кого искать утешения?

– Не кручинься, княже, – сказал Герман ласково, – то долг мой пред Богом и народом православным. А ты укрепляй дух, молись – вот твой долг! Долг христианина и князя, володетеля земли Старицкой!

– А монастырь? – спросил Владимир обеспокоенно. – На кого оставишь?

Герман остановился и взглянул на Владимира так тепло и лучисто, что у князя невольно ком встал в горле.

– О строении батюшки своего не беспокойся, – заверил он его и обернулся туда, где у монастырского крыльца в окружении других иноков стоял Иов. – Вон там преемник мой!

– Больно молод, – ревниво поджав губы, бросил Владимир. – Возможет?

– Возможет, – улыбнувшись, отвечал Герман. – Он ученик мой. Я его с детства знаю, обучался он в школе при этом монастыре. И с детских лет проявлял интерес и любовь к Богу. Отец его – простой посадский человек, скажем так, вел неправедную жизнь, из-за чего мать мальчика ушла в монастырь. Сына же он женить хотел, и юноша, разбитый, пришел накануне свадьбы, много говорил со мной. Я не убеждал его ни в чем, не уговаривал, просто вел с ним беседу о Боге и иноческой жизни. Он сделал свой выбор, теперь же во всем помогает мне. Он сам еще того не ведает, но я уже готовлю его к управлению монастырем. Конечно, игуменом он пока стать не сможет, найдутся другие, но он возьмет обитель в руки свои. Возможет, княже!

Владимир оглядел этого ничем не примечательного юношу и скрепя сердце доверился архимандриту – по-другому не мог.

– Я завтра зайду, – подавив тоскливый вздох, сказал Владимир. Герман, улыбаясь, кивнул и перекрестил его. Когда князь припал к руке архимандрита, Герман вдруг почувствовал что-то неладное или узрел какую-то сумрачную картину перед глазами – стоит государь, только другой, постаревший, страшный, черный, а перед ним Владимир, тоже высохший, тронутый сединой, сапоги его почему-то все в грязи; и после того тьма, кровь, огонь, слезы…

Герман ощутил слабость, зажмурился на секунду – и видение исчезло.

Владимир медленно уходил, расправив плечи, снег хрустел под его сафьяновыми сапогами, а Герман с внезапным опасением глядел ему вслед и сам пока не понимал своего видения.

– Помилуй, Господи, – вырвалось у игумена, и он медленно перекрестил уходящего князя Старицкого…

Келья ярко освещена множеством свечей – ее обитатель был подслеповат к своим восьмидесяти двум годам. Над широкой раскрытой книгой, раскинувшейся на весь стол, сидел старец. Он низко нагнулся над страницами, губы проговаривают написанные строчки. Борода его густая, широкая и неухоженная, топорщится в разные стороны…

Он даже не поднял головы, когда в дверь его постучали и вошли. Это был молодой монах, почтительно склонившийся перед старцем.

– Отче! Сам государь с семьей едет в наш монастырь! Говорят, желает видеть тебя! Просит о встрече…

Старец усмехнулся. Государь «просит о встрече». Уже наслышан он о новом правителе московском, о его деяниях – худых и великих. Хотя старец и был заточен в монастырь еще за пять лет до рождения Иоанна…

Михаил Триволис родился в далеком греческом селении Арте. Зеленые холмистые равнины, беспечное синее море, руины великолепной античной архитектуры, оливковые деревья, теплое солнце, спокойствие и безмятежность – все это осталось в далекой юности.

После учебы в Корфе, где он изучал язык древних греков, отправился в Италию. В Венеции он встретил человека, изменившего всю его жизнь. Это был Альд Мануций [31] Альд Мануций (1449–1515) – книгопечатник, издатель, изобретатель курсива. Печатал труды античных авторов и философов. . Именно этот умнейший человек своего времени привил Михаилу любовь к книжному делу – тому, чем Михаил занимался всю оставшуюся жизнь…

Впечатлительный юноша легко поддавался чьему-либо влиянию. Другим своим наставником он считал Джироламо Савонаролу [32] Джироламо Савонарола (1452–1498) – доминиканский священник, монах, позднее – диктатор Флоренции. , проповедующего набожность, скромность и выступающего против разврата и алчности. Как завороженный, слушал он проповеди монаха. И жил по его наставлениям.

Но Савонарола, правитель Флоренции, был свергнут путем интриг – у него было много врагов. Позже пророка казнили. Народ возненавидел его, подогреваемый папой, герцогами, внушающими людям, что все, о чем говорил монах – ложь и ересь.

Разбитый Михаил вскоре уехал в Ватопедский монастырь в Афоне, где совершил постриг, получив имя Максим, навсегда расставшись с прошлой жизнью. Однако он остался верен идеалам и многим взглядам, перенятым у Савонаролы.

Следующие десять лет жизни прошли в монастыре – среди книг, в молитвах и размышлениях. И в один момент показалось Максиму, что открылся у него определенный дар – будто слышал он Глас Божий, предсказывающий ему дальнейшие события, наставляющий на путь истинный.