Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

В Тобольске они прожили неделю. Наконец настал день отъезда. Конвоировать арестантов, как назвал их Шарыгин, явились двадцать четыре солдата, так что процессия сложилась большая. Все шли пешком, лишь обезножевшую Прасковью Юрьевну несли на носилках двое дворовых. Сундуки сложили на одну подводу.

Вдоль улицы толпился народ, радовавшийся даровому развлечению. Показывали пальцами, зубоскалили, отпускали соленые шутки. Наташа была готова провалиться сквозь землю со стыда и шла, глядя себе под ноги. Екатерина, сменившая немецкий наряд на русское платье, напротив, держала голову высоко поднятой: и Христос терпел поношение от черни.

У хлипкой пристани на заболоченном берегу стоял просвечивающий насквозь дощаник длиной в пятьдесят шагов и шириной в шесть, с наскоро приделанной мачтой; когда перешли на него по сходням, увидели на палубе круглый черный след от разводившегося там костра. Позади судна качались на воде две лодки, привязанные веревками: офицеры приберегли для себя, чтобы, случись беда, не пойти ко дну вместе со всеми. Солдат отправили на кичку, а арестантов отвели в «нору», помещавшуюся на корме. Судно ходило ходуном, в щели сквозило, и Наташа, со страхом осматриваясь на новом месте, решила, что их, видно, нарочно решили утопить.

Над зелеными водами Иртыша вольно носился ветер, от которого судно скрипело всеми своими ветхими досками. Иногда он задувал против течения, и тогда работники, не умевшие толком обращаться с парусом, спускали его и садились на весла. Вперед продвигались медленно, в щели хлестала вода, которую откачивали черпаками, и на это время Иван переносил Наташу на палубу, где она лежала, закрыв глаза и шепча про себя молитвы. Однажды она почувствовала на себе чей-то взгляд и разлепила ресницы: сидевшая рядом Екатерина неотрывно смотрела на ее живот. Ну и пусть знает, вяло подумалось Наташе.

Побросавшись то направо, то налево, Иртыш впрыгнул в Обь – большую, просторную реку, наводившую уныние в осеннюю хмарь. Утлое суденышко пробиралось ползком по бескрайней водяной пустыне, готовое в любой момент сгинуть без следа в свинцовом, холодном, бездонном ее чреве. А тут еще клочковатые угольные тучи пролились злым, хлестким дождем, и когда побрели вверх по Сосьве, река вспучилась, заливая берега.

Пока плыли по Оби, все было ясно: справа восход, слева закат, берега то пологие, то с поросшими лесом увалами, отмели песчаные. А как в Сосьву зашли – не берега, а кружево: рукава, протоки, острова, куда править? Бог весть… Никто не знает, где глубь, где стрежень, где можно к берегу пристать – набрали на судно кого попало, да и офицеры к речному делу непривычные. Повернули на закат, и к вечеру хмурого дня небо залило красным от самой земли до гробовой крышки сизых облаков.

В «норе» темно, скудный свет сочится сквозь маленькое окошечко, на полу хлюпает вода, арестанты сидят с ногами на нарах. Холодно, сыро. Анна уже давно подкашливает, и лоб горячий. Хоть бы на ночь к берегу пристать, в палатках и то здоровей. Доски вдруг загудели басовыми струнами – ветер подул. Стало качать сильнее, и вода по полу волнами перекатывается. Сверху над головой забегали, застучали ногами, заметались бестолково. Прасковья Юрьевна замычала, все невольно подняли головы кверху.

Дощаник куда-то несло. «Якорь, якорь бросай!» – завопил истошный голос. Тяжело плюхнулся якорь; судно крутануло, дернуло – «Оторвался! Якорь оторвался!»

Наташа соскочила с нар, хотела лезть наверх; Иван схватил сзади, удержал, повалил обратно на нары: куда, не слышишь, что там творится? Затопчут! Наверху и впрямь творилось что-то несусветное: крики, топот, грохот, кто-то вопит: «Лодки подтяни сюда!»

Алексей Григорьевич держал за руку Прасковью Юрьевну, крестя ее и себя; Анна и Александр прижались к Николаю, Елена обнялась с Алексеем, Екатерина забилась в дальний угол чулана, у самой перегородки, и стиснула в кулаке четки; Иван как лежал боком поверх Наташи, так и застыл.

Дощаник содрогнулся и встал; слышно было, как на палубе падали люди, да и в чулане все, кто сидел, завалились набок. Ветер все свистел, в борта хлестал дождь, заливаясь в щели, но судно никуда не двигалось.

– На мель сели, – сказал Николай.

Екатерина закричала пронзительно и вытянула руку к окошечку; Иван вскочил и заглянул туда. Высокий противолежащий берег, поросший березой и ольхой, медленно, плавно оседал, сползая в воду; лес шел прямо на людей, готовясь сжать их в смертельных объятиях…

– Всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, заступниче наш и в скорбех скорый помощниче! – послышалась сверху молитва в несколько голосов. – Помози нам, грешным, умоли Господа Бога избавить нас, окаянных, от воздушных мытарств и вечного мучения; во имя Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков…

Шум, громкий всплеск, глухой стук сталкивающихся стволов… Вода вскипела у самого борта и с силой в него ударилась; дощаник опять сильно качнуло и повело в сторону: снялись с мели! Иван и Николай, не сговариваясь, схватили черпаки и стали вычерпывать воду с пола, выливая ее за окошко. Скоро послышался неровный плеск весел: кажется, ушли от беды, пронесло…

Город Березов по сибирским меркам считается большим, хотя и состоит из острога, всего шесть лет как отстроенного после пожара, гостиного двора с девятью лавками, таможни, винного погреба да двух сотен дворов, а то и меньше. Вдоль берега реки выстроились амбары, где жители хранят свое добро, чтобы уберечь от огня. Зато церквей целых пять: соборная – Богородицы Одигитрии, у крепостных ворот, и четыре приходские – Святого Димитрия Солунского с новой Вознесенской и старая Воскресения Христова с новой Рождества Богородицы, на месте бывшего мужского монастыря. Раскинулся он на трех холмах, обнимаемых Сосьвой и Вогулкой. Дорог нет: с одной стороны – тайга, с другой – старицы и болота непролазные, над которыми висит гиблый туман. Ни пашен, ни огородов: земля здесь холодна, не родит ничего – ни ржи, ни гороха, ни капусты; хлеб привозят водою за тысячу верст; остяки и вогулы, издавна проживающие в здешних местах, питаются рыбой да олениной. Под серыми тучами сиротливо стоят оголившиеся березы: конец сентября. Мученический путь, начавшийся в апреле, завершился…

Бледных, осунувшихся, едва переставлявших ноги ссыльных встретил у сходней майор Петров, пересчитал по головам, окружил солдатами и повел в острог, обнесенный высоким частоколом. Острог невелик: стена с воротами, что идет вдоль берега Сосьвы, длиной двадцать саженей, остальные – саженей тридцать пять, по углам башни недостроенные; живут там тесно: солдаты, приказные, воевода с женой. Долгоруковых определили на жительство в дом, сложенный из кедровых бревен; Ивану с Натальей там места не нашлось, их отвели в дровяной сарай, наскоро переделанный под жилье.