Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Мария же, наоборот, не находила в этих взглядах ничего предосудительного. С подобными взглядами она встречалась в Царскосельском госпитале, когда навещала раненых. Некоторые из них протягивали ей руки, и она пожимала горячие ладони, говорила слова одобрения. И видела, как сразу менялись глаза солдат, наполняясь искренней благодарностью. Она осеняла их крестом, присаживаясь на краешек кровати около тяжелораненого, расспрашивала о том, где получил ранение, откуда родом, имеет ли награды.

Она до сих пор помнит Степана Григорьева – красивого донского казака с густым смоляным чубом, торопливо, словно боясь, что его не дослушают, рассказывавшего ей о том, как во время атаки под ним убило коня, как он, падая, не успел высвободить ногу из стремени и оказался под умирающей лошадью. Толстый усатый немец, возникший в десяти саженях, словно из-под земли, поднялся во весь рост и, нервно передергивая затвор, начал стрелять в него из винтовки. Он выстрелил четыре или пять раз, и все пули попали не в казака, а в лошадь. И тогда немец подбежал к нему и со всего размаху ударил штыком. Но, видя, что не убил, размахнулся снова, однако повторить удар не успел. Дружок Степана Сеня, призванный на фронт из одной с ним станицы, одним ударом клинка срубил немцу голову. Сеня имел косую сажень в плечах и, спасая друга, вложил в удар всю свою силушку.

– Немец упал, залив меня кровью, – рассказывал казак, держа Марию за руку, – и я видел, что рядом с моим лицом лежит седая голова, из которой тоже течет кровь, а на меня смотрят его открытые страшные глаза и шевелятся синие губы. Сеня спешился, отбросил немца и вытащил меня из-под коня. У Степана Григорьева была тяжелая штыковая рана, задевшая два ребра и правое легкое.

Вечером Мария рассказала о казаке сестрам, они во всех красках представили то, что пришлось пережить солдату, а утром признались, что всем им ночью приснилась отрубленная голова немца в остроконечной каске. Мария рассказала об этом и о сне матери, и та посоветовала отнести раненому казаку иконку. Мария отнесла иконку и целую корзину сладостей для всех раненых, лежавших в палате вместе со Степаном Григорьевым. Казак поправился и снова уехал на фронт, откуда потом прислал Марии письмо. В нем рассказал, что уже через два дня после ее посещения встал на ноги, по прибытии на фронт участвовал в двух атаках и из обоих вышел невредимым. И теперь верит, что, осыпанный царской милостью, сделался заговоренным от вражеского штыка и пули. В ответной открытке Мария написала, что будет молиться за него до самого окончания победоносной войны.

И сейчас, глядя на откровенно разглядывающих ее конвоиров, она улыбнулась им и, шелестя юбкой, прошла мимо, гордо остановившись около повозки. Конвоиры, расступившись, удивленно раскрыли рты, и каждый из них подумал, что именно такой и должна быть русская царевна. Яковлев взглядом показал Гузакову на Александру Федоровну и Марию, тот бочком подошел к телеге и встал между Императрицей и ее дочерью и конвоем.

Сам Яковлев стоял около Государя, почти прикасаясь к нему плечом, и смотрел, как через Тобол перебираются последние конвоиры. Многих из них он хорошо знал не только в лицо, но и был знаком с ними в деле во время экспроприаций. Это были не просто смелые, а отчаянно дерзкие люди, он верил им и был убежден, что они также верят ему. Яковлев не знал, что затевают екатеринбургские чекисты. А в том, что они что-то затевают, не было никаких сомнений. Даже Авдеев, все время крутившийся около него, перебравшись на левый берег Тобола, сразу ушел к передним повозкам и пока еще не появлялся на глаза. Значит, уже получил какие-то сведения из Тюмени. Матвеев тоже не мозолил глаза. Потолкавшись около Государя и перебросившись несколькими фразами с конвоирами, он ушел вслед за Авдеевым.

Переправу закончили, когда из-за дальнего синеющего леса, окрашивая горизонт, показалась кровавая кромка поднимающегося диска солнца. Пора было отправляться в путь, но Яковлев почему-то медлил. Он смотрел то на Иевлево, оставшееся на другом берегу Тобола, то на восходящее солнце, затем переводил взгляд на конвоиров и понурых, запряженных в повозки лошадей. Ему вдруг не захотелось ехать дальше. Он сам не знал, почему возникло это чувство, но оно, как заноза, засело в глубине души, и Яковлев никак не мог избавиться от него. Помимо воли вспомнился оставшийся в Тобольске полковник Кобылинский, так искренне переживавший за дальнейшую судьбу Государя. «Он, по-видимому, до сих пор сомневается в моей миссии, – подумал Яковлев. – Не верит в то, что мне действительно поручено доставить Государя в Москву». Теперь и у самого Яковлева возникли сомнения в этом.

Стоявший рядом Государь был молчалив и казался отрешенным. Наконец он повернул голову и посмотрел на Яковлева.

– Да, – не совсем уверенно произнес Яковлев, прочитав вопрос во взгляде Государя. – Пора отправляться, Ваше Величество.

Он прошел к Александре Федоровне и, слегка наклонившись, сказал:

– Пойдемте к карете.

Его тон показался Государыне необычным, она внимательно посмотрела на Яковлева, потом на Николая и молча направилась к карете. Сегодня Яковлев был не только учтивым, в его взгляде Государыня увидела сочувствие к себе. Все двадцать с лишним лет жизни в России больше всего ей не хватало именно сочувствия. Чаще она сталкивалась с завистью, интригами, отвратительной человеческой подлостью среди тех, кто ее окружал. Сочувственный взгляд Яковлева она приняла за хороший знак, посланный ей Богом. В эту минуту она думала об Алексее и поняла, что сын идет на поправку. Яковлев помог Государыне сесть в карету, потом подсадил Марию. Затем проводил к повозке Государя и, подойдя к лошадям, начал нарочито внимательно осматривать сбрую.

К нему тут же подошли Гузаков с Семеновым.

– Что произошло в Тюмени? – негромко спросил Яковлев и оглянулся по сторонам, боясь, что разговор могут подслушать.

– Из Екатеринбурга приехали больше пятидесяти чекистов во главе с Семеном Заславским, – так же негромко ответил Семенов. – Заславский ведет себя вежливо, даже заискивающе. Но есть в этом заискивании какая-то недоговоренность, может быть, даже скрытая подлость. Мне он сказал, что они прибыли для усиления охраны. А его головорезы заявили, что, начиная с Тюмени, всю охрану они возьмут на себя. По их словам, царскую семью приказано оставить в Екатеринбурге. Отряд Заславского расположился на вокзале и двигаться оттуда не собирается.

– А что наши? – спросил Яковлев.

– Наши в полном порядке. Когда приедем в Тюмень, литерный поезд уже будет ждать нас на первом пути. Его подаст и будет охранять со своими людьми Костя Шамков.

– Как думаешь, не может Заславский устроить провокацию еще до нашего прибытия в Тюмень?