Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– О чем ты думаешь, Аликс? – спросил Николай, подойдя к жене и положив руку на ее плечо. Ему снова хотелось отвлечь ее от невеселых мыслей.

– О божьей несправедливости, Ники, – ответила Александра Федоровна.

– Если нам послано это испытание, мы должны выдержать его, – сказал Николай. – Я уверен, что оно когда-нибудь закончится.

– Да. Но как закончится?

– Так, как будет угодно Господу.

– Одна надежда на то, что Он окажется милосердным. Ведь у Него тоже есть сердце, правда, Ники?

– Ты устала, Аликс, – сказал Николай, кончиками пальцев погладив ее по плечу. – Тебе надо отдохнуть. Приляг на кровать, может быть, удастся уснуть. Сон восстанавливает силы. Они нужны нам всем.

– У меня уже давно вместо сна только тягостное забытье. Открою глаза – и становится страшно. Возникает ощущение, что меня только что сняли с дыбы.

Николай отвернулся, чтобы скрыть от жены свой взгляд. Он не хотел, чтобы по его глазам она поняла, что и в его душе не проходит ощущение того, что он находится на дыбе. Но если вся семья будет думать только о дыбе, они по одному начнут сходить с ума. Сначала Аликс, ее психика надорвана больше всего, затем он сам, потом дети. Когда, когда все это началось? Где тот порог, за который он переступил, хотя этого нельзя было допускать ни в коем случае?

Этот мучительный вопрос не давал ему покоя весь последний год. Ведь он все время пытался найти компромисс и с народом, и со всеми политиками, какой бы слой общества они не представляли. Разве не компромиссом был манифест от 17 октября 1905 года, повелевший создать Государственную думу и разрешивший деятельность в России политических партий? Россия стала конституционной монархией, народ получил свободы, о которых еще недавно не мог и мечтать. Но вместо успокоения общества это вызвало такие беспорядки и такой террор, каких еще не переживала страна. Нет, не свобода и справедливость были нужны народу. Ему требовалось выплеснуть накопившееся в душах зло. Его умело разжигали те, кому хотелось гибели России.

И снова, который уже раз, в его сознании возникал вопрос о том, какими методами должна действовать власть в критические минуты жизни государства. Защищать себя всеми имеющимися средствами или идти на компромисс, делая уступки недовольным? Разве не уступкой было повеление открыть последнее заседание Государственной думы? Ему казалось, что думские демагоги – Родзянко, Милюков, Керенский и вся их либеральная компания перебесились. Война подходила к концу, подготовка к последнему, решающему наступлению практически была завершена, и никто не сомневался в том, что Германия обречена на поражение. Но он ошибся. Ему не удалось осознать всю глубину заговора, возникшего в России. Вместо мобилизации общества на завершение войны в думе начали искать врагов России, засевших в правительстве. Государь в очередной раз пошел на компромисс, сменив председателя Совета министров Штюрмера на Горемыкина. Но этого оказалось мало. Генералы потребовали отставки теперь уже самого Государя. Он так устал от власти, что даже обрадовался возможности избавиться от нее. Подумал: пусть народ сам избирет такую форму государственного устройства, какую посчитает нужным. Учредительное собрание определит эту форму. И что же произошло?

Сражение, которое готовила вся страна, бездарно проиграно. Милюков обвинял Александру Федоровну в тайных связях с немцами, в том, что она за спиной народа готовит договор о сепаратном мире с ними. Но договор с немцами заключила не императорская Россия, не либералы, получившие на блюдечке ключи от власти, а большевики, которые выхватили это блюдечко из рук либералов. Причем мир был заключен на самых позорных условиях для страны. Так кто же выиграл от уступок, которые делал Государь, как ему казалось, во имя блага народа?

– Ты знаешь, Ники, – оторвала его от размышлений Александра Федоровна, – еще в Тобольске я написала через Гиббса письмо Джорджи. Я рассказала ему о положении, в котором мы очутились. Я думаю, он вмешается. Слово английского короля стоит очень много. С ним не посмеют не посчитаться большевики.

Ее до сих пор не покидала надежда на спасение. Удивляться не приходилось. Человек даже в самой безнадежной ситуации надеется на лучшее до последнего момента. Ведь бывало немало случаев, когда провидение спасало тех, кому уже надели петлю на шею. Правда, это никогда не относилось к монархам. Потому что всякая новая власть старается положить в свое основание черепа предшественников.

– Что за письмо и почему ты не говорила мне о нем раньше? – спросил Николай.

– Я не хотела доставлять тебе лишние хлопоты, – сказала Александра Федоровна. – Я ведь знаю, что ты не желаешь вмешательства в нашу судьбу ни английской короны, ни тем более кайзера. От Вили я тоже не хочу никакой помощи. Он развязал безумную войну, принесшую народам столько горя. И он сам поплатится за нее. Вот увидишь.

– Но что ты написала Джорджи? – Николай увидел, что при одном воспоминании о письме лицо Аликс немного просветлело.

– Я его помню почти дословно, – сказала Александра Федоровна. – Я адресовала его мисс Джексон, моей учительнице английского языка. Она связана с королевской семьей, и ей не доставило бы труда передать его по назначению.

– Ах, Аликс, – сказал Николай, грустно улыбнувшись. – Мы не нужны сейчас английской короне. Британия получила от России все, что ей было нужно. Русский фронт истощил Германию, и она вот-вот рухнет. И теперь главная задача Англии – не допустить Россию в число стран-победительниц. Европа боится нас. Самым лучшим выходом для нее было бы вместе с разрушением Германии разрушить и Россию. Европе не нужен сильный конкурент.

– Но почему, Ники? – спросила Александра Федоровна. – Ведь мы союзники. Между Россией, Англией и Францией подписан договор о совместной борьбе. Они не могут оставить нас в беде одних и обречь на гибель.

– Не только не могут, но оставят, если им это будет выгодно. Помнишь, что говорил Макиавелли? В политике не может быть постоянных друзей и постоянных привязанностей. В политике могут быть только постоянные интересы.

– Так может говорить только очень циничный человек. – Александра Федоровна отвернулась и посмотрела в окно, за которым в густеющих сумерках все еще виднелись маковки церквей.

– Вся политика цинична, – ответил Николай и замолчал.

Он только сейчас понял, как точно это слово. Именно цинизма не хватило ему самому, когда в Петрограде появились первые признаки надвигающейся смуты. Нужно было беспощадно покарать зачинщиков. Страна вела изнурительную войну с внешним врагом, и любые проявления внутренних беспорядков, даже призывы к ним ослабляли сопротивление. Но он боялся вызвать негодование либералов. И вместо того, чтобы расправиться с потерявшими голову либеральными политиками, в очередной раз уступил им. Во что он вверг страну своей нерешительностью?