Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Николай вдруг вспомнил озлобленное лицо Шаи Голощекина и ему стало не по себе. Никогда еще он не видел людей, взгляд которых пылал бы таким фанатизмом. «Авдеев помягче, – подумал Николай. – Хотя кто его знает, какой он на самом деле. Характер человека проявляют обстоятельства. Авдеева ни в каких обстоятельствах наблюдать еще не приходилось. За все приходится платить. И за лишнюю уступчивость, и за непомерную жестокость. И никто не знает, где заканчиваются пределы одного и начинается другое».

В комнату вошла Мария с полотенцем на голове, похожем на тюрбан.

– Я уже приняла ванну, – сказала она, подойдя к зеркалу и приглаживая пальцами воротник голубого шелкового халата. – Нюта готовит ее сейчас для тебя. Ты пойдешь?

– Конечно, – ответил Николай и, повернувшись в Александре Федоровне, добавил: – Успокойся, Аликс. Нельзя жить все время только этим.

Она молча опустила глаза. Николаю показалось, что Александра Федоровна не услышала его. Он повернулся и направился в ванную.

Авдеев и его охранники все так же сидели за столом в прихожей и играли в карты. Увидев царя, подняли головы и на мгновение замерли, снова молчаливо разглядывая его. Их раздирало два чувства: простое человеческое любопытство и ощущение власти над человеком, еще недавно бывшим Императором России. Это кружило голову и останавливало дыхание. Не далее, как вчера, они молились на него, почитая почти как Бога. А теперь вдруг поднялись над ним, стали выше. Но что-то все-таки не давало охранникам почувствовать эту власть в полной мере. Они не могли понять, что именно, хотя внутренне осознавали это.

Царь не чувствовал себя их арестантом. В его манерах, взгляде, каждом движении отражалось огромное внутреннее достоинство. Оно было сильнее всякой власти. И охранники невольно ощущали это. Они смутно понимали, что власть может сделать с человеком все, что угодно. Арестовать, подвергнуть пытке, лишить жизни. Но если она не смогла сломить его достоинство, он навсегда останется непобежденным. И будет выглядеть в глазах людей святым или мучеником. А те, кто, казалось бы, имели над ним власть, окажутся всего лишь палачами. Авдеев все же не удержался и бросил:

– Когда пойдете в ванную, не запирайте за собой дверь.

Он еще не знал, как обращаться к бывшему царю. По имени отчеству обращаются только к тем, кого уважают, а он по своему положению не должен был уважать прежнего монарха. К слову «гражданин» пока не привык.

– Это относится и к женщинам? – спросил Государь, остановившись на пороге и иронически улыбнувшись.

– Если надо, будет относиться и к женщинам, – отрезал Авдеев.

Охранники негромко захихикали, но, увидев блеснувший взгляд Государя, тут же осеклись. Он прошел в ванную, и все услышали, как громко щелкнула задвижка с внутренней стороны двери. Авдеев вскочил со стула, но тут же сел, крикнув охраннику:

– Сдавай карты! Чего разинул рот.

Николай лег в ванну, наполненную теплой водой, и закрыл глаза. И сразу почувствовал такую усталость, что не хотелось даже шевелиться. В сознании возникло лицо Яковлева – спокойное, ухоженное и непроницаемое. За все дни, с тех пор, как он появился в Тобольске, на его лице вообще не отражалось никаких эмоций, он умел прятать их глубоко в себе. Зато в его душе постоянно кипели страсти. «Почему он не сказал, зачем стремился на восток? – подумал Николай. – Неужели он действительно хотел спасти нас от большевиков? – И тут же ответил сам себе: – Не сказал потому, что говорить было не о чем. Говорить можно было бы только в том случае, если бы миновали Омск. Но зато каким виноватым был взгляд Яковлева, когда они прощались с ним здесь, в Екатеринбурге. Этот взгляд говорил больше любых слов. Яковлеву не удалось сделать то, к чему он стремился, и он хорошо знает, что ожидает нас здесь. Надо искать возможность выбраться отсюда».

Николай открыл глаза и уперся взглядом в желтоватую кафельную стену ванной. И это сразу возвратило его в реальность. «Не может быть, чтобы не было никакого выхода», – подумал он. Вернувшись к Александре Федоровне, он увидел, что она стоит около стола и что-то диктует Марии, склонившейся над листком бумаги. Услышав шаги Николая, Государыня повернулась к нему и спокойно сказала:

– Мария пишет письмо Алексею. Я не хочу, чтобы он переживал то, что ощущаем в этом доме мы. Ему необходимо спокойствие. Ты хочешь что-нибудь приписать от себя?

– Только то, что мы любим его и ждем его скорейшего выздоровления, – ответил Николай.

Оставив Николая II в Ипатьевском доме, Голощекин вернулся в американскую гостиницу, где его нетерпеливо поджидал Белобородов. Он стоял у окна в комнате, в которой обычно обедало руководство Уральского Совдепа и ЧК, что было практически одно и то же, и ждал, когда у дверей гостиницы появится машина Шаи.

– Ну, как они? – нетерпеливо спросил Белобородов, едва Голощекин переступил порог комнаты.

Ему до сих пор не верилось, что царская семья наконец-то оказалась в Екатеринбурге и теперь находится в их полном распоряжении.

– Ты знаешь, мне было любопытно наблюдать за ними, – сказал Шая, стаскивая с себя тяжелую, неудобную шинель и пристраивая ее на крючок стоявшей в углу высоченной, похожей на подсвечник, вешалки. Он провел ладонями по щекам, затем по голове, приглаживая жесткие, непослушные волосы, и добавил: – Я ведь впервые увидел их только сегодня. И знаешь, чему удивился? Царь абсолютно невозмутим. Делает вид, что ничего ужасного с ним не случилось. А царица полна спеси. Из нее эту спесь до сих пор не сумели выбить.

– А царевна? – спросил Белобородов.

– А что царевна? Стояла рядом с родителями как невинная гимназистка. Но в душе-то тоже полна спеси. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Они все ее впитали с молоком матери.

– Чего тебе далась эта спесь? – нервно произнес Белобородов. – Долго им еще ходить с ней? Мы ведь уже все решили.

– Ну и что, что решили? – пошевелил толстыми губами Шая. – Не могу терпеть, когда на меня смотрят такими глазами.

– А как они должны смотреть на тебя? – спросил Белобородов.

– Как на карающий меч революции. Они еще не поняли, что их ждет.

Белобородов внимательно посмотрел на Голощекина и отвел глаза в сторону. Затем не оборачиваясь спросил:

– От Свердлова ничего нового нет?

– Пока нет, – ответил Голощекин. – Надо собрать всю семью вместе. Окончательная дата будет назначена только после этого.

Белобородов подошел к высокому темному шкафу, стоявшему у стены, достал бутылку водки и два стакана и поставил на стол. Затем вытащил из того же шкафа тарелку с несколькими бутербродами и сказал Голощекину, кивнув на бутылку:

– Открывай.

Тот содрал с головки бутылки белый сургуч, вытащил пробку и разлил водку по стаканам.