Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

За первым столом президиума, стоящим у самого края сцены, сидели руководители ВЦИК во главе со Свердловым. Голощекин знал не всех, но многие из членов президиума были ему знакомы. Справа от Свердлова сидели Нахамкис и Зиновьев, слева – секретарь ВЦИК Аванесов, руководители эсеров Камков, Карелин и Черепанов. А на самом краю – председатель их партии тридцатидвухлетняя Мария Спиридонова. До этого Голощекин ни разу не встречался с ней и сейчас с любопытством рассматривал самую известную революционерку России. Двенадцать лет назад на вокзале в Борисоглебске она хладнокровно застрелила из револьвера тамбовского губернатора Лужиновского. Казаки схватили ее прямо на перроне, оттащили за ограду и насиловали до тех пор, пока не отобрала полиция. Суд приговорил Спиридонову к смертной казни, но Николай II заменил ее на пожизненную каторгу. Расправа казаков и каторга сделали ее вспыльчивой и резкой в суждениях и действиях. Но сейчас Спиридонова, как и Мирбах, тоже была спокойной. Лишь иногда вскидывала голову и бросала пылающий взгляд на Свердлова и особенно Нахамкиса. Очевидно, потому, что газета «Известия» постоянно критиковала эсеров.

За следующими столами сидели большевистские руководители: Троцкий, Бухарин, Каменев, Смидович, Сакс, Радек, Иоффе, Карахан и другие. Ленина среди них не было. Он прошел на сцену, когда съезд уже начал работу, и сел с краю стола недалеко от Зиновьева.

В повестке дня съезда было три вопроса: Брест-Литовский мир, работа комитетов бедноты и закон о смертной казни. Первым выступил представитель левых эсеров Леви. Он яростно набросился на Брест-Литовский договор, говоря о жестокостях немцев на Украине. Потом накинулся на большевиков, пытающихся протащить на съезде закон о смертной казни. Голощекин почувствовал, что вся атмосфера огромного зала Большого театра сразу стала накаляться. Эсеру Леви тут же возразил большевик Иоффе, первым начинавший переговоры с немцами в Бресте, но возразил вяло и неубедительно. Из-за стола тут же поднялся и направился к трибуне Свердлов. Голощекин напрягся, стараясь не пропустить ни одного его слова.

Свердлов начал с того, что признал тяжесть немецкой оккупации.

– Но Россия слишком слаба для того, чтобы вести войну, – сказал он. – Нам надо укреплять страну и укреплять в ней законность. Эсеры протестуют против закона о смертной казни только потому, что мы расстреляли командующего Балтийским флотом, который оказался контрреволюционером. Но они активно сотрудничают с нами в чрезвычайных комиссиях. Их представитель Александрович является заместителем председателя Московской ЧК, которая неоднократно без суда и следствия выносила смертные приговоры. Выходит, что левые эсеры против казни, которую выносит суд. Но за смертную казнь без суда и следствия.

И тут же, не дав договорить Свердлову, со своего места сорвалась Спиридонова. Стройная и гибкая, в длинной черной юбке и белой кофточке, темные волосы стянуты в узел на затылке. Ее жесты порывисты, она вся кипела, и в этой своей страсти действительно казалась необыкновенно привлекательной. Голощекин невольно залюбовался ею. Спиридонова начала говорить тихо, заставляя зал настороженно вслушиваться в каждое слово, но постепенно ее голос креп и накалялся страстью. Голощекину казалось, что она тоже будет говорить о Брест-Литовском договоре с немцами. Но Спиридонова неожиданно начала совсем о другом.

– Я всю свою жизнь посвятила благу крестьян, – сказала она и, повернувшись к Ленину, выбросила в его сторону руку. – Я обвиняю вас в том, что вы обманули крестьян, что вы никогда не служили им, а только использовали их в своих целях. Все остальные наши разногласия временные, но в крестьянском вопросе мы с вами будем бороться до конца. Когда крестьяне, крестьяне-большевики, крестьяне-эсеры, крестьяне-беспартийные одинаково унижены, подвергаются преследованию и чудовищному ограблению, я возьму в руки тот же револьвер, ту же бомбу, которыми я их когда-то защищала. И ни вы, никто другой не остановите меня.

В зале поднялись рев и буря аплодисментов. Левая сторона партера, в которой сидели делегаты от эсеров, вскочила на ноги. Публика явно симпатизировала Спиридоновой. Крестьяне-депутаты начали грозить кулаками большевикам. У Голощекина неприятно заныло под ложечкой. «Неужели это именно то, о чем с такой тревогой вчера за ужином говорил Свердлов? – привстав с кресла и нервно оглядывая зал, подумал он. – Неужели это начало переворота?»

Чтобы спасти положение, к трибуне начал пробиваться Троцкий. Он пытался что-то сказать, но в зале поднялся такой шум и топот ног, что Троцкий вынужден был вернуться на свое место. Свердлов истерически зазвонил в колокольчик и начал кричать, что прикажет немедленно выгнать всех из зала. Но никто не слушал и его.

У Голощекина мороз пробежал по коже. В Екатеринбурге ему казалось, что власть большевиков установилась прочно и навсегда, а здесь ее вроде бы не было вовсе. Он со страхом ждал, что будет дальше. Возникло ощущение, что зал не утихнет никогда. И в это время со своего места от края стола поднялся Ленин и не спеша направился к самому краю сцены. Подойдя к Свердлову, он положил руку ему на плечо и сказал, чтобы тот перестал звонить. Затем подошел к краю сцены, взялся обеими руками за отвороты пиджака и обвел взглядом бушующий зал. На его лице играла самоуверенная усмешка. Из зала раздались насмешливые выкрики и свист. Ленин усмехнулся еще больше. Потом поднял вверх руку и стал ждать, когда утихнет зал. И вскоре во всем театре стало так тихо, что все услышали, как под кем-то из членов президиума скрипнул стул.

С беспощадной логикой, пункт за пунктом, Ленин начал разбивать критику эсеров, обвиняя их в непоследовательности и двуличии. В зале тут же снова поднялся крик, и Свердлов опять схватился за колокольчик. Но Ленин вновь поднял руку, и зал утих.

– Обвинения в том, что большевики служат немцам, смехотворны, – сказал Ленин. – Стремление левых эсеров возобновить войну играет только на руку Антанте. Брестский мир является для нас унизительным компромиссом, мы все это прекрасно понимаем, но это компромисс нужды. Мы вынуждены терпеть. Но наградой за это терпение для нас является светлое будущее. Усталость от войны неизбежно приведет к революции в других странах, к мировой революции. Именно война за интересы буржуазии привела к социалистической революции в России.

Голощекин впервые наблюдал за Лениным так близко и был потрясен, с каким напряжением зал слушал его речь. Когда Ленин кончил говорить, весь зал взорвался бурей аплодисментов. Ему аплодировали не только большевики, но и немалая часть левых эсеров.

Но эсеры не сдались. Ленин еще не успел уйти со сцены, как к ее краю подошел Камков и, подняв глаза на ложу, в которой сидел Мирбах, выкрикнул: