Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Диктатура пролетариата в России превратилась в диктатуру Мирбаха. Несмотря на все наши предупреждения – политика Ленина остается прежней. Мы не являемся независимой державой, мы представляем из себя лакеев немецкого империализма, которые имеют наглость сидеть в этом театре как хозяева.

Все эсеры, находящиеся в зале, снова вскочили на ноги, подняли кулаки и, повернувшись к немецкой ложе, закричали:

– Долой Мирбаха! Долой немецких мясников!

Не вызывало сомнений, что все это было заранее отрепетировано. Свердлов тут же нервно схватил колокольчик и, потрясая им, начал кричать, что заседание окончено. Руководство большевиков исчезло со сцены, потянулись из зала и большевистские делегаты. Белобородов подошел к Голощекину и сказал, не скрывая удивления:

– Не понимаю, что здесь происходит. Ты веришь, Шая, что в России победила социалистическая революция?

Голощекин только пожал плечами и спросил:

– Куда ты сейчас пойдешь?

– К Троцкому. Но он вряд ли придет сегодня домой. Ты же видишь, как накалена обстановка. А ты к Свердлову?

Голощекин кивнул.

– Завтра встретимся здесь же, – сказал Белобородов.

Голощекин не ответил. В «Метрополь» он не пошел, зная, что к Свердлову сегодня не попадешь. Весь ЦК большевиков сейчас, наверняка, совещается у Ленина. Большевики не имеют абсолютной власти в Москве, это очевидно. Надо искать способ, как ее добиться. И Голощекин вдруг отчетливо понял всю бессмысленность своей поездки в Москву. Ни Свердлов, никто другой не даст ему разрешения на убийство Романовых. Потому что ни один из главарей не знает, что будет завтра с ним самим. Если власть большевиков рухнет и перейдет в руки людей, лояльных Романовым, за их убийство снесут головы всем, кто будет к нему причастен. И в первую очередь ему, Шае Голощекину. Готов ли он отдать свою жизнь только за то, чтобы уничтожить Романовых? Голощекин даже содрогнулся от этой мысли. Что даст ему их смерть, если вместе с ними не станет и его? Бессмыслица какая-то….

Голощекин все-таки зашел в «Метрополь». В его коридорах, как и накануне, было полно народу. Но никого из руководства ВЦИК не было, все словно провалились сквозь землю. Делегаты съезда, получившие вместе с мандатами на голосование продовольственные талоны, пытались поужинать в ресторане, ставшем теперь столовой ВЦИК. Она не могла вместить всех сразу, поэтому у ее дверей выстроилась огромная очередь. Голощекин, хотя и был не делегатом, а гостем съезда, тоже имел талоны. Но ужинать в столовой не стал. Он знал, что Надя Свердлова все равно приготовит хороший стол. Жена Голощекина Соня не умела готовить так вкусно. Любимым ее блюдом была глазунья, потому что над ней не надо было колдовать. А Надя всегда придумывала что-нибудь необыкновенное.

На этот раз на ужин было несколько прекрасных овощных салатов и тушенная в сковородке стерлядь. Надя поставила все это на стол, подала Голощекину чистый прибор, но сама есть отказалась. Она села напротив и молча смотрела, как Голощекин накладывает еду в тарелку. Голощекин опустил голову и стал есть. Потом спросил, не поднимая глаз:

– Яков Михайлович не звонил?

– Звонил и сказал, что, по всей видимости, сегодня не придет. Ты же знаешь, что там происходит.

– Знаю, – сказал Голощекин. – Но не думал, что это так серьезно. Мне казалось, что мы победили окончательно. У нас на Урале обстановка совершенно определенная.

– Какая определенная? – устало произнесла Надя. – Ильич не исключает, что придется снова уходить в подполье. Но какое подполье может быть для нас в России? Нас здесь всех выловят в течение месяца. В России очень много людей, которые захотят поквитаться с нами.

– Это правда, – сказал Голощекин. – Но сдаваться рано. Было хуже, а мы боролись. Да и немцам невыгодно, чтобы в России именно сейчас сменилась власть.

– Немцам тоже трудно, – немного помолчав, произнесла Надя. – Сегодня я разговаривала с Караханом. Он сказал, что французы начали наступление, и немцы не могут сдержать его.

– Я этого не знал.

– Я тоже, – сказала Надя.

Шестого июля съезд продолжил свою работу. На улице стояла жара, и в театре было душно, как в бане. Партер был полон, но половина мест на сцене, предназначенных для членов исполкома, пустовала. Ложа для почетных гостей, которую накануне занимал Мирбах, тоже была пустой. Свердлов председательствовал на съезде, но ни Ленина, ни Троцкого, ни Радека не было. Эсеры во главе со Спиридоновой сидели на своих местах, однако в бой уже не рвались. Может быть, считали, что поскольку на съезде нет Ленина, не с кем и воевать. На сцену выходили ораторы, произносили какие-то слова, но зал их не слышал. Латышские стрелки, стоявшие с примкнутыми штыками в проходах партера и у дверей, казались по-особому подтянутыми. Голощекин чувствовал, что обстановка в зале по каким-то непонятным признакам все больше наэлектризовывается.

И вдруг в фойе раздался взрыв. Многие делегаты вскочили и кинулись к дверям. Там сразу же возникла давка. Голощекин поднял голову, пытаясь увидеть реакцию Свердлова, но того на сцене уже не было, он словно испарился. Кто-то сообщил, что в фойе у одного из красногвардейцев выпала из рук и взорвалась граната. Красногвардеец погиб на месте, два его товарища оказались тяжело ранены.

Давка в дверях не прекращалась, и, чтобы не оказаться в ней, Голощекин продолжал стоять на месте. И вдруг он увидел, как на сцене появилось не меньше трех десятков чекистов, которые окружили Спиридонову, Камкова и других руководителей левых эсеров и увели их за кулисы. Голощекин понял, что в Москве произошли очень серьезные события.

Он не знал, что два часа назад к зданию немецкого посольства в Денежном переулке подъехали два сотрудника ЧК, члены партии левых эсеров Яков Блюмкин и Николай Андреев. Они приказали шоферу не глушить автомобиль и, показав охране удостоверения, попросили, чтобы о них доложили послу.

Через несколько минут из здания посольства вышел сотрудник Мирбаха Рицлер и спросил, что им нужно?

– У нас срочное дело к господину послу, – сказал Блюмкин и кивнул на небольшой черный портфель, который держал в руке.

– Господин посол сегодня никого не принимает, – сухо ответил Рицлер.

– Я к нему по поручению Чрезвычайной комиссии.

Рицлер стоял, не зная, что предпринять. После того как Мирбах узнал о том, что на него готовится покушение, он запретил принимать в посольстве кого-либо из посторонних. Но Чрезвычайная комиссия была тем органом, в котором лучше других знали о том, что происходит в Москве. Не исключено, что в ее руки попали новые сведения о подготовке покушения. Поколебавшись некоторое время, Рицлер пригласил Блюмкина и Андреева в посольство. В гостиную вышел Мирбах в сопровождении переводчика Мюллера. Блюмкин подошел к столу, открыл портфель, достал какие-то бумаги и положил их на стол. Мирбах бегло бросил взгляд на бумаги и остановился у противоположного края стола, ожидая разъяснений.