Владимир Красильщиков - В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском

— Вздор! Самая большая опасность, это — забюрократизировать дело с планом государственного хозяйства. Это опасность великая. Ее не видит Милютин. Очень боюсь, что, иначе подходя к делу, и вы не видите ее, Глеб Максимилианович!

— Ну, уж положим!..

— Да, да! — От неприятных переживаний он уже переходил к делу, и дело, как всегда, волновало его. — Мы нищие. Голодные, разоренные нищие. Целый, цельный, настоящий план для нас теперь «бюрократическая утопия». Не гоняйтесь за ней. Тотчас, не медля ни дня, ни часа, по кусочкам выделить важнейшее, минимум предприятий и их поставить. Пойдемте ко мне — поговорим.

Кржижановский хотел пойти, но увидел в конце коридора, у дверей ленинской квартиры, Мартенса. Людвиг Карлович Мартенс два года был неофициальным представителем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики в США. Он только что, сегодня, вернулся в Москву, и Ленин специально посылал за ним автомобиль...

— Лучше завтра, — сказал Глеб Максимилианович, — уже без двадцати одиннадцать.

— Ну что ж, завтра так завтра! — понимающе улыбнулся Ленин и задумчиво припомнил: — «где на лошади, где пешком...» Молодец, что приехали! Завтра вы мне очень понадобитесь. На Совете Труда и Обороны свет клином не сошелся. Есть Политбюро. Есть Совнарком. Отдохните как следует. Выспитесь хорошенько.

— Что же все-таки делать, Владимир Ильич?

— Как «что делать»? Драться!

Ильич не бросал слова на ветер...

На следующий же день он перенес центр тяжести борьбы за Госплан в Политбюро и Совнарком. Все, кто трезво подходили к жизни и искренне стремились к немедленному действию во имя улучшения ее, поддержали Владимира Ильича.

Однако противники не отступали. Наоборот, они с новыми силами атаковали идею создания Государственной общеплановой комиссии на основе ГОЭЛРО. Изо дня в день газета «Экономическая жизнь» публиковала пространные статьи Милютина, потом Ларина, Крицмана...

В этих статьях доказывалось: план ГОЭЛРО хромает на все четыре ноги. Шагать ему в жизнь более чем преждевременно, более чем рискованно, более чем пагубно...

Развивая свое недавнее выступление в Совете Труда и Обороны, Ленин пишет статью «Об едином хозяйственном плане» — публично признает заслуги лучших специалистов страны, высоко оценивает их труд, воплощенный в плане ГОЭЛРО, беспощадно критикует противников этого плана.

Утром двадцать второго февраля статью Ленина прочитал каждый гражданин республики, развернувший «Правду».

А вечером Совет Народных Комиссаров подавляющим большинством голосов постановил утвердить внесенное Лениным «Положение о Государственной общеплановой комиссии» и предложенный им список ее членов.

Под натиском обстоятельств Рыкову, Милютину, Осинскому... не оставалось ничего иного, как уступить, — Положение о Госплане было утверждено наконец и Советом Труда и Обороны, официально подписано Лениным...

Председателем Государственной общеплановой комиссии назначен товарищ Кржижановский Глеб Максимилианович.

Как ни сопротивлялся упомянутый товарищ, Владимир Ильич тут же прогнал его обратно в Архангельское — «доотдыхать» положенный срок, ибо:

— Нам нужен живой председатель Госплана, только живой. После январской поездки в Питер выглядите вы убийственно.

В самом деле, Восьмой съезд — волнения, напряжения, переживания, помноженные на непрерывную работу, а потом сразу же Государственная комиссия по электрификации России в полном составе уезжает, чтобы дать отчет рабочим Красного Питера...

Вспоминается дворец имени Урицкого. Глеб Максимилианович выступает на заседании Петроградского Совета. Снова карта на стене громадного, битком набитого зала. Снова красные и синие огоньки вспыхивают, разбегаются по воображаемым просторам Урала, Кавказа, Поволжья... Снова последние слова докладчика заглушает пение «Интернационала».

Но не все, далеко не все встречи проходили так восторженно и гладко...

Почти после каждой где-нибудь возле трибуны или уже в коридоре Глеба Максимилиановича ловили за рукав «истинные революционеры». Словно сговорившись, они объявляли примерно одно и то же:

— Созданный вами план электрификации для нас неприемлем.

— Почему?

— Петроград переживает длительную агонию, на которую мы слишком долго смотрим почти равнодушно. Петроград давно живет только мужеством своего пролетариата. Теперь мы дошли до края. Последние уцелевшие заводы вынуждены остановиться — ждать больше нельзя.

— Все это верно. Все это нестерпимо, — признавал Глеб Максимилианович. Боль собеседника была ему понятна, он разделял ее. — И именно против всего этого обращен план ГОЭЛРО...

— План ГОЭЛРО рассчитан на десять—пятнадцать лет, а здесь через три года будет пустыня.

— Что же вы предлагаете, дорогой товарищ?

— Нужно ударить в набат. Нужно всем стать в ряды и с готовностью отдать жизнь, как в дни Юденича.

Обычно Кржижановский бывал, как он сам признавался, «ошарашен» таким оборотом — озадачен, смущен. Но все же пытался что-то растолковать самонадеянному товарищу, увещевал его примерно так:

— Ну, хорошо... «Ударить в набат», «стать в ряды» — это все хорошо... А конкретнее? От холода и голода вряд ли спасут штыки и гранаты. И если даже все население «с готовностью» отдаст жизнь, вряд ли это хоть на киловатт увеличит мощность питерских станций. Что конкретно вы предлагаете?

— ...Ударить в набат... Стать в ряды...

— А еще?

— М-м-м... — Упрямо сдвинутые брови пророка. Слепая уверенность в могуществе громких фраз. — М-м-м... — И ничего больше.

«Сверхреволюционное мычание» — так окрестил про себя это Глеб Максимилианович. Все это, действительно, было бы смешно, когда б он не чувствовал, откуда дует ветер, не угадывал за каждым доводом противника опору на фразеологию Троцкого.

Нет, все это отнюдь, отнюдь не смешно.

Как ни горько, семена «сверхреволюционного» шапкозакидательства где-то падают на хорошо вспаханную лишениями войны, удобренную муками разрухи почву людских сердец. Они, семена, еще прорастут несбывшимися надеждами, взойдут скорбными разочарованиями, словом, дадут о себе знать, отвлекут, расстроят, помешают в самый неподходящий момент...

Теперь, после возвращения в Архангельское, протаптывая тропинку в снегу, Глеб Максимилианович мысленно обращался к своим питерским противникам:

«Разве не Ленин прежде вас всех, без паники, без пышных фраз, принялся именно за то дело, о котором вы нынче столько шумите, почтенные «сверхреволюционеры»? И разве мы не предлагаем план, который, пусть в десять, пусть даже в пятнадцать лет, но выведет страну, в том числе и Питер, из тупика разрухи? В ответ от вас мы не слышали еще сколько-нибудь внятного, вразумительного предложения. Ни разу! Ни единого практического, делового предложения! Зато сколько угодно упреков в том, что мы «слишком поспешно выводим из употребления меры крайние, героические, революционные», что «план ГОЭЛРО — путь мирного строительства, а не революции...»