Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

Но после этого сна все поменялось. Теперь покоритель Ирана, Турана, Сирии, Египта, Ирака, Азербайджана, Хорассана, Великой Татарии, и прочая, и прочая никак не мог решиться на то, зачем, собственно и пришел в русские земли: вписать, наконец, и Русь в свой длинный список побед. Если бы не сон, он со своей победоносной армией уже подходил бы к белокаменным стенам Москвы, а не развращал своих солдат русскими красавицами под Ельцом вторую неделю… Ничего, пусть. Пусть празднуют, любят, пьют и едят, пока он не принял решение, пойдет ли он на Москву вообще. Потому что у русских неожиданно оказались заступники много могущественнее разбитого им Тохтамыша.

Тимур опустил поводья, давая возможность своему коню насладиться местным разнотравьем. Лошади – такие же участники боя, как и люди, им тоже нужны иногда отдых и праздность. Великий Эмир посмотрел на оранжево-розовый диск, широко расплескавшийся в реке в пару к своему небесному оригиналу. Железный эмир не поворачивает назад, увидев сон, пусть даже и очень необычный. Его еще нужно уговорить. Тамерлан подозвал своего тавачи*, чтобы тот распорядился о срочном совещании жрецов и высших военачальников в его шатре через час.

Ровно в назначенное время все приглашенные сидели в просторной гостиной, одной из двух комнат шатра Тимура, щедро расшитого золотом. Эмир выпил воды из своего кубка и поднялся с дивана.

– Во имя Аллаха, милостивого, милосердного.

Как ведомо вам, моим приближенным и визирям, Всевышнему благоугодно было поставить меня и в этот раз победителем Золотой Орды. Во время войны, которую я вел с ханом Тохтамышем, его эмиры сделали мне несколько письменных предложений. Это было вероломство с их стороны по отношению к своему князю, моему неприятелю. Я пришел в негодование от таких предложений и сказал про себя: «Они изменят и мне, как теперь изменяют своему повелителю», и вместо всякого ответа я их проклял.

Опыт доказал мне, что власть, не опирающаяся на религию и законы, не сохранит на долгое время свое положение и силу. Она подобна нагому человеку, который заставляет других при встрече с ним опускать глаза, не внушая никакого уважения к себе. Можно также сравнить ее и с домом, не имеющим ни крыши, ни дверей, ни ограды, в который может проникнуть самый презренный человек. Вот почему я основал здание моего величия на исламе, с прибавлением к нему правил и законов, которые я неукоснительно соблюдал в продолжение моего царствования.

Первое и главное правило, которое появилось в моем сердце, клонилось к распространению религии и утверждению закона Магомета. Я распространил в мир ислам, этот кодекс превосходнейшего из смертных; я сделал из него украшение моей империи.

Я всегда относился с должным уважением к сеидам, почитал улемов и шейхов. Эти лица участвовали в моем совете и всё, что ими указывалось по делам веры, я всегда выслушивал со вниманием и исполнял в точности. И к вам, любимейшим из детей моего государства, я обращаюсь сейчас за советом.

Как вам всем хорошо известно, конечной точкой нашего похода в этот раз должна была стать Москва. Московский князь Василий, самый богатый данник Тохтамыша и один из самых могущественных союзников хана Золотой Орды приговорен был бы в полной мере разделить его судьбу. Чтобы и в землях славян ни у кого не было сомнений в нашей силе и праведности, Аллах да видит наши помыслы. Для моей армии это -нетяжелое и щедрое окончание нашего славного похода. Но несколько дней назад мне приснился вот какой сон.

Я стою перед высокой горой, чья вершина выше самых больших гор Бактра и Кабулистана. Гора эта светится подобно самому светлому серебру, натертому до блеска. Вдруг вижу – с этой горы ко мне спускаются не знакомые мне почтенные шейхи с золотыми жезлами. А над горой в воздухе, в сиянии ярких лучей, стоит величественная Жена. Лик ее светлее всего, что я видел в этом мире. Глаза ее полны той любви, которую я видел только в детстве в глазах моей уважаемой матери Текины-хатун, да освятит ее имя на небесах Аллах. Множество ангелов окружают Жену, держат в руках огненные мечи и все, как один, смотрят на меня. И вдруг устремляются с горы, и, вздев мечи вверх, все как один готовятся поразить их огнем вашего господина. И тут я просыпаюсь с неспокойным сердцем.

Я всегда строго хранил заветы веры и относился с подобающим уважением к людям, возвеличенным силой Аллаха. И поэтому прошу вас, мои верные полководцы и визири, высказать сейчас свое мнение. Что может значить этот сон?

В шатре повисло молчание. Ближний круг эмира, осознавая ответственность момента, не торопился с советами. Военачальники, понимая, что вопрос адресован больше не им, а советникам и жрецам, молча наблюдали за происходящим. Так прошла минута, вторая, третья. Лишь еле слышный шепот окруживших начальника дивана визирей разбавлял абсолютную тишину под сводом шатра. Наконец, начальник дивана поднялся со своего места и склонился перед Тимуром.

– Мой господин! Вопрос твой слишком серьезен, чтобы дать на него ответ, не посовещавшись. Дозволь нам обменяться мыслями друг с другом в тишине твоего шатра, чтобы подготовить для тебя такой совет, который большинство из нас сочтет наилучшим.

Тимур в знак согласия наклонил голову.

– Да будет так. Не спешите с ответом, я буду ждать столько, сколько вам потребуется. Мы с военачальниками полюбуемся пока на отражение луны в Днепре, – Тимур посмотрел на главнокомандующего, коротко мотнул головой в сторону выхода, и, показывая пример остальным полководцам, вышел наружу.

Дон, в пример себе огненно-закатному два часа назад, был и сейчас спокоен, как зеркало, но уже серебряно-задумчив. Луна, не расплескав ни одного блика, в полном безветрии смотрелась в него в черном бархате августовской ночи, окруженная только далекой россыпью звезд. Ни одного облачка. Абсолютная ночная неподвижность речного зеркала, бывшего на самом деле в постоянном движении, на то она и река, завораживала даже зачерствевшие от красных рек крови сердца Тимуровских командиров. Между ними и Архипом Куинджи с его «Лунной ночью на Днепре», этим статико-динамическим парадоксом ночной луны в реке при полном безветрии лежали пятьсот долгих лет, но именно такое величественное зрелище наполняло душу Великого Хромого благоговением перед великим и милосердным Аллахом.

Несмотря на волшебный ночной пейзаж, разговор у Тамерлана с соратниками совсем не клеился. Его командиры желали не восторгаться лунной рекой, а все еще грезить о скором взятии Москвы. Для Тимура же этот вопрос уже был решен. Да, вот так, решен. Его мудрецы мудрее тысячи горных лис. Начальник дивана не зря ест свой хлеб на чистом золоте. Уж ему-то как никому понятно, что это значит, когда Тимур не хочет, чтобы военачальники принимали участие в обсуждении чего-то важного. А вот и тавачи. Зовет их назад в шатер.