Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

И вот теперь – такой далекий и экзотичный для него латышский Даугавпилс. Еще бы, противоположный конец СССР, до которого из Алма-Аты даже на самолете добираться больше суток. Прибалтика во все времена в СССР была совсем другое дело. «Латвия, наверное, будет даже интереснее, чем Болгария, – думал Яс, упаковывая запасной свежепроклеенный клинок. – Почти что Германия. Это все, что ему было известно о ней в те годы. Яс тогда слабо разбирался в истории тевтонского ордена и вообще немецкого влияния на Латвию, где, как он недавно узнал, располагался Даугавпилс. Зато уважительные комментарии мамы и бабушки Наташи, которая по молодости провела в Латвии несколько месяцев в танковом гарнизоне со своим мужем, его дедушкой, Николаем, ясно давали понять: хоть Рига и не Париж, но Европой там пахнет из каждой подворотни. А когда дядя Женя сказал, что «Приключения Шерлока Холмса» снимали в основном в Риге, потому что она из всех городов СССР больше всего похожа на Англию, Яс стал ждать отъезда даже с таким же нетерпением, как полтора года назад поездки в Албену.

Дорога до Даугавпилса началась, разумеется, в алма-атинском аэропорту. Яс с удовольствием в этот раз отметил, что для своих четырнадцати лет он имеет уже довольно неплохое количество часов налета, да еще на самых лучших самолетах страны. В этот раз им повезло особенно: новый, недавно выпущенный в серию и пока еще диковинный пузатый Ил-86 принял их команду на борт до Москвы. Но не только собственно полет на прекрасном лайнере в этот раз интересовал юные дарования казахстанской школы фехтования. Ленька Полянский, старшак и заодно лучший фехтовальщик их команды, собирался показать им, щеглам, как надо срезать страшно дефицитную липучку бритвой с обивки, причем так, чтобы не было заметно. Липучка, предназначенная для добычи, располагалась внизу в центре на спинке впереди стоящего кресла. Только в этом месте она была двойной, и, сняв одну полосу, можно было не беспокоиться, что стюардесса их сдаст потом на земле в детскую комнату милиции для теплой встречи их там родителями – новый аэробус вам ведь не кукурузник. Ущерб государственного имущества, тем более, такого дорогостоящего – за это по голове не погладят, они уже понимали такие вещи. Полянский оказался хорошим учителем: через час после набора высоты добавочные липучки были аккуратно срезаны на всех рядах, где сидели фехтовальные вандалы, причем на креслах это никоим образом не отразилось. Кроме кресла сзади которого сидел Вова Решетников.

Решетников из всех них был самым сильным (Полянский не в счет, он был на 2 года старше) и при этом самым недалеким. Его отличие в интеллекте в другую сторону от остальных было настолько очевидным, что даже подшучивать над ним было бессмысленно. Когда он в очередной раз отмачивал что-то из ряда вон, тренеры не проводили с ним воспитательную беседу, как они делали обычно с остальными ребятами, а просто указывали Решетникову на скамейку. Потом Игорь Николаевич (тот, который Портос, так как Решетников был его подопечным) снимал со своей ноги кроссовок 46 размера и наотмашь что было сил беззлобно лупил Решетникова по массивному заду десять раз. Решетников при этом тонко повизгивал, как трехмесячный поросенок. Это повизгивание настолько диссонировало с Володиными дебелыми формами, что без смеха слушать это было невозможно, но никто и не сдерживался. Примерно на четвертом тапке не выдерживал и Антропов, начиная пропускать рвущийся наружу смех. А влупив десятый, он начинал гоготать вместе со всеми так, что перекрывал своим иерихоном всю команду, вместе взятую. Вова, кстати, через минуту тоже присоединялся к всеобщему смеху, периодически поглаживая при этом свою крепкую, как броня БТР, задницу.

Не нужно было вообще, конечно, давать Вове режущих предметов, но что теперь-то? Сделанного уже не воротишь. «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет», – вспомнил Яс поговорку бабушки Тани, внимательно разглядывая изуродованную беспощадной неуемностью товарища спинку впереди стоящего кресла. Обивка свисала с него, как уши кокер-спаниеля – старательный Володя срезал все: и вторую нижнюю, и обе боковые полоски. Яс, не мигая, оценивал сейчас вместе с остальными товарищами глубину преступления против советской гражданской авиации и понимал, что все, Решетникова не спасти. Страшная кара зависла над Вовиной головой в воздухе на высоте десяти тысяч метров, и избежать ее у него не было ни единого шанса. Это явственно пахло не тапком сорок шестого размера или там родительским ремнем, а кое-чем на самом деле грустным. Яс посмотрел на Полянского и понял, что тот тоже прекрасно понимает, что произойдет в самом ближайшем будущем. Сейчас ЭТО увидит стюардесса, закатит глаза, а потом спросит, кто из взрослых пассажиров за них отвечает. И они укажут на Юзефа. А дальше будет уже совсем все, как в фильме ужасов. В их алма-атинский «Енбек» полетит письменная жалоба от «Аэрофлота», и тренеров начальство нахлобучит по полной. Решетниковских родителей заставят выплатить полную стоимость ущерба, а этого дебила отчислят из спортивной школы. Яс прищурил глаза, представляя, что сделает с Вовой викингообразный Решетников-старший, врезавшийся в память еще со времен той страшной истории, когда его ключ от квартиры магическим образом подошел к замку склада, где хранился всякий спортинвентарь. Хорошо, что они не успели ничего оттуда спереть. А сейчас ситуация была во много раз хуже. И надо было как-то спасать идиота. Но как? Снова вдохнул жизнь в коматозного Вову, как это часто бывает в жизни, тот же самый, кто чуть не стал причиной его гибели… – Ленька Полянский.

Спасательная операция началась внезапно и проходила тихо, четко и быстро.

– Пацаны, у кого жвачка, пихайте всю в рот, какая есть и, когда сахар сжуете, сразу давайте мне. – И Полянский, вытащив изо рта свой кусок резинки и задрав край обивки кресла перед Решетниковым, стал расплющивать и растягивать его на том месте, где несколько минут назад была липучка.

План его был прост в замысле и гениален в исполнении. Спустя всего пять минут командной работы челюстей и восстановительных работ кресло выглядело точно так же, как до взлета, скрепленное с внутренней стороны примерно двадцатью порциями липкой субстанции.

Правда, для этого всей команде пришлось полностью уничтожить их запас жевательной резинки, что Решетников, несмотря на свой кретинизм, прекрасно осознавал – на его не тронутых интеллектом глазах блестели слезы счастья и благодарности. Он в мыслях уже успел умереть и был похоронен и предан всеми, включая родную мать, позорному забвению. И вдруг – чудесным образом его воскресили.

Порцию Вовиной самолетной еды они, естественно, разделили между собой, причем самая вкусная часть отправилась на столик к Полянскому. Решетников, наверное, скормил бы и свой мизинец, потребуй Полянский это сейчас. Все равно для фехтования он особо не нужен, а что такое мизинец по сравнению с уцелевшей шкурой? Настроение у всех опять стало превосходным. Остаток полета проиграли в очко, ставя на кон вместо денег сантиметры липучки. Но фортуна решила все-таки отвернуться от Вовочки – если не навсегда, то хотя бы на время этого рейса. И поэтому Решетников умудрился подчистую продуть все свои неправедные богатства (а их, напомним, благодаря его вандализму, у него было больше, чем у кого-либо). И в основном, кто бы сомневался, Полянскому. Так что на столичную землю Володя Решетников ступил хоть и свободным, но полностью нищим. Яс, несколькими годами спустя, читая в Библии место про то, что нужно собирать сокровища на небе, «где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут», почему-то совершенно не к месту вспоминал ту свою порцию липучки, которую, кстати, так никуда и не случилось приспособить. Так что даже на небе собранное сокровище не приносит пользы, если добыто неправедным способом, думал он, и улыбался сам своей шутке – жаль, Святой Матфей ничего не знал об этой истории.