Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

– Не против, – сказала она. – И правда, очень красиво за окном, такой густой снег. Как на Йоулуд… эээ… на Рождество. Кайре рассмеялась своим звонким смехом и коротко вздохнула. От близости ее хрупкого тела дыхание Яса уже окончательно сбилось, но ему было все равно. Пусть знает. Он продолжил диалог – уж лучше его дрожащий голос, чем бессловесное дыхание раненого партизана.

– Что у вас там самое красивое есть, в Эстонии?

– Все красивое, – она опять рассмеялась, но в этот раз тихо, не разбивая своими колокольчиками слепую тишину номера. – Лес, море. Реки с озерами.

И неожиданно выпалила:

– Поэтому мы против того, чтобы они там добывали фосфориты. – Кайре произнесла это слово с обычным своим акцентом «фосфоррытты». – Ты слышал эту историю?

«Смешная», – подумал Яс. – Это то же самое, что спросить ее, слышала ли она про новый автобусный маршрут в Алма-Ате. Неужели она и вправду думает, что казахстанскому восьмикласснику может быть хоть что-нибудь известно не то, что об этих ее фосфоритах, а вообще о жизни в их городке? О котором он до сих пор не знает ничего, даже его названия.

– А тебе что известно о Казахстане? – в свою очередь спросил он.

– О, немного. Туда во время войны ссылали много эстонцев, и еще там есть Байконур, с которого запускают космонавтов. И еще… – колокольчики ее смеха вновь распороли тишину – я поняла, ты, конечно, ничего не слышал про нашу историю с фосфоррыттами! Я тебе расскажу.

Кайре чуть развернулась, чтобы быть лицом к Ясу и принялась воодушевленно рассказывать, как рядом с их родным Раквере русские геологи (Кайрэ называла их строителями) планировали начать добычу этих самых фосфоритов, которые, оказывается, ужасно ядовиты. Как они ходили всем городом на городскую площадь и протестовали. Как русские строители в столовой ели не вилкой и ножом, а одной только ложкой, причем и первое, и второе блюда. Как после них в столовой долго пахло кислыми папиросами, водкой и потом. И как они, жители Раквере, все-таки в результате добились того, что шахту закрыли, а «русские строители» уехали. «Навсегда, понимаешь?» – радостно спрашивала Кайре Яса, словно сама не очень-то верила в это.

Ему, конечно, сейчас было совсем не до Раквере и борьбе за чистые реки с озерами. Об экологии в то время мало кто слышал, мало кто вообще знал, что есть такое слово. У Яса в голове была всего лишь одна мысль – какое было бы блаженство повалить это нежное тельце на кровать и целовать, целовать впервые в жизни эти шею, плечи, грудь… Да хотя бы даже щеку. Да, хотя бы даже щеку. Собирая губами весь воздух вокруг при этом. Но во время беседы про фосфориты это было невозможно – даже Яс, еще глубоко неопытный в такого рода вещах, отлично это понимал. А Кайре, как будто нарочно, все говорила и говорила о чертовых фосфоритах, а он все не решался и не решался на первый в своей жизни бросок.

А потом все кончилось. Внезапно открылась дверь, и в комнату вошел с Ромка с Полянским. Они включили свет, Кайре встала с кровати, пожелала им всем хорошего вечера, не обращая внимания на бурные протесты всех троих, помахала Ясу своей тонкой рукой, улыбнулась и исчезла. «Исчезла уже во второй раз», – подумал Яс отрешенно. Впервые это было во сне про балалму, пару недель назад. Балалма – это он сам придумал. Так Яс окрестил особенные сладкие твердые красные яблоки, которые в Алма-Ате все называли «американкой». «Бал» – по-казахски мед, «алма» – яблоко. Все просто. В том сне две недели назад он был почему-то шестилетним, как будто в лето перед школой. А ей, девчонке из сна, было ровно столько, сколько сейчас Кайре. И выглядела та похоже, как две капли воды.

У особенных яблок бывали прожилки,

На разрезе выглядевшие, как включения кварца в оникс.

Хотя, если приглядеться, они вовсе не были прозрачными,

А, напротив, были немного темнее остальной мучнисто-белой мякоти

Из-за своего светло-зеленого оттенка. Вот такая иллюзия.

Она сидела на качелях в короткой юбке и смотрела,

Как он идет к ней – спокойно, без предвкушения, либо страха,

Просто фиксировала увеличение занимаемого пространства

Этим субъектом в ее поле зрения.

Голубые глаза видят абсолютное, если их обрамляют еще и светлые волосы –

Так думал он, приближая к ней две половины яблока в его любимом городе у подножий, в последние дни этого лета.

Он перевел взгляд с ее коленей в два пристальных неоновых водопада:

«Посмотри, ты знала, что в этом бывают прожилки меда?» –

Водопады забыли про дзен, сфокусировались и уставились ему в руки.

Не ожидая такой легкой победы, он счастливо вздохнул и сел на качели рядом.

И, скосив глаза, наблюдал за ее клыками,

Так гуманно врезавшимися в медовые артерии балалмы.

Меда было намного больше, чем в сотах или даже в трехлитровой стеклянной банке,

Но она не давала ему сбежать изо рта тонким своим языком –

Даже до краев губ язык долетал без труда.

Он повернул к ней лицо, чтобы смотреть вот так, обеими глазами. Да-а, блин.

Огрызок улетел куда-то в Аид палисадника, заросший черт знает, чем.

Он представил, как там, во тьме из бирючины и одуванчиков

Маленькие человечки утаскивают добычу в свои жилища –

Не каждый день попадается съедобный ониксо-кварцевый клад,

И у них сегодня будет званый пир. Званый – ей понравится это слово.

Он вернул свой взор на место, где раньше сидела она.

Качеля была, но она исчезла. А он даже и не услышал, как она прощалась с ним, уходя,

И благодарила за кварц в ониксе – в яблоке такого она отродясь не встречала.

Кварц в ониксе, вот как надо было сказать ей вначале. А он называл это – балалма*.

Он еще посидел немного, подумал, как мимолетно счастье,

И насколько он безнадежен. Какой он невыносимый дурак.

Ему было шесть, ей – четырнадцать или тринадцать.

* бал – мед; алма – яблоко (каз.)

– Обломали мы тебе свидание, Яс? – спросил Полянский, улыбаясь во весь свой большой рот. – «Тебе-то что за дело? Когда ты семидесятого года, да еще самый лучший фехтовальщик в команде, с девчонками у тебя, проблем нет вообще». И внешность. Родители наградили Полянского пухлыми и подвижными губами, под стать им красивыми зубами, большими светло-зелеными глазами и высоким лбом. Всю эту идиллию нисколько не портили немного картофелеобразный нос и редкие веснушки. Наоборот, веселый напористый нрав и соломенные прямые волосы, отпущенные в красивую челку, так удачно сочетались с носом и веснушками, что даже самый придирчивый критик постеснялся бы назвать лицо Полянского несимпатичным. Ростом Полянский тоже удался и за словом в карман никогда не лез. Что же удивляться? Оставалось только завидовать легкости, с которой Леньке удавалось знакомиться с девушками.