Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

Первым и самым ярким был Колян Синякин (Синяк). На чуть более дегенеративном, чем могла ожидать обычная школа, лице Коляна даже неискушенному в психологии человеку легко угадывались признаки будущего уголовника. Ростом Синяк был ниже всех остальных ребят, но с лихвой компенсировал этот недостаток особой своей удалью. Поговаривали, что один раз он пришел в прежнюю школу с топором, который прихватил в качестве главного аргумента для своего оппонентом. Дискуссии в тот раз не получилось, потому что после изъятия у Синяка топора, ему пришлось какое-то время проучиться в другой школе, специальной, закрытого типа, с углубленным изучением уроков труда в группе продленного дня. После чего родная школа с удовольствием перенаправила его в только что открывшуюся 128-ю, благо территориальная принадлежность позволяла, а весь преподавательский состав, включая директора долго не мог поверить внезапно случившемуся счастью.

Вторым лицом, на которое Яс обратил внимание в 8 «Б» (боже, как же бесила Яса, всю жизнь учившегося в «А» теперь эта вторичная «Б»!) была Наталья, фамилию которой память Яса впоследствии не сохранила. Да и как могла сохраниться в памяти ее фамилия, если к доске Наталью почти не вызывали? Зато провожали и встречали ее у дверей вестибюля парни с размером обуви от сорок пятого и больше, и с соответствующим же ростом. Парни время от времени менялись, но их рост и размер обуви оставались почему-то константой. Наталья, хоть и была довольно крупной для восьмиклассницы девушкой, с уже довольно отчетливо проступающими там, где нужно изгибами, внимание Яса привлекла не ими, а своим, в отличие от Синяка, совершенно правильной красоты лицом. Лицо ее не отличалось живостью ума, но ей это было совершенно и не нужно. Зато ее светло-голубые родниковые глаза с поволокой втягивали в себя так, как черные дыры втягивают космические тела. Именно такие глаза сводят с ума во все времена сильную половину человечества и вызывают хорошо скрываемую сильную ненависть у слабой. Такие глаза были у ее тезки, актрисы Натальи Андрейченко, которая играла Мерри Поппинс. И еще у Светланы Светличной из «Бриллиантовой руки». У Кайре, кстати, были ничуть не хуже, хоть и без поволоки, но до встречи с ней оставалось почти полгода.

В общем, неудивительно, что встречающие после школы Наталью парни были как на подбор кровь с молоком, а некоторые – и чистыми сливками. Выбирать-то ей всегда было, из чего. Тогда, на первой линейке, Яс, конечно, тотчас влюбился в нее, но его шекспировская страсть зачадила при первом же диалоге во время большой перемены и потухла тогда же, сразу после того, как Наталья спросила хрипловатым голосом, есть ли у Яса понтишки . Понтишками на сленге ее бывшей школы назывались конфеты. Яс в принципе ничего не имел против сладкого, но само это слово было настолько густопсово-попсовым, что ему, уже понемногу начинавшему слышать музыку родного русского языка, стало безнадежно брезгливо. Купидон вздрогнул, рука дернулась, стрела улетела в арык. В довершение к понтишкам у Натальи при ближайшем рассмотрении была отчетливо видна грязь под довольно красивыми, продолговатой формы ногтями, но и одних понтишек Ясу было бы достаточно.

И, наконец, третьим героем был высокий, скрученный из конских жил как плетка-семихвостка, молчаливый и худощавый казах. Он не являлся «трудным» в том понимании слова, которое было применимо к первым двум ученикам – просто был очень непохож на всех остальных ребят в классе. Таких Яс встречал только раз в жизни, во время того злополучного похода за раками с Владькой, когда их спасла от избиения с элементами изнасилования добрая самаритянка-казашка. У абаевского предводителя было похожее лицо, и возрастом он был как раз таким, как этот, как его? – Абзал.

Абзала Яс изучал дольше всех, незаметно скосив на него глаза. Потому что от того исходила какая-то темная и злобная, но, наверное, для себя самой справедливая сила. Этой силе Яс сейчас и пытался найти название, описать ее для себя, разложить на составляющие элементы. В его недавно расставшимся с детством мире добро все еще составляло подавляющую часть, и поэтому на это мрачную недопроявленную энергию Яс смотрел, как смотрят на гривастого льва в цирке: с любопытством и замаскированным под беспечной улыбкой страхом. С уважением? Пожалуй, нет. С ней-то Яс и столкнулся сразу после линейки на их первом в этом учебном году уроке казахского языка.

Так уж получилось, что казахский они в бывшей родной 55-й за предмет не считали. И казахов в их классе было меньше, чем кот наплакал, и дети военных от казахского языка были освобождены, да и слишком часто меняющиеся преподаватели не оставляли после себя хоть сколько-нибудь твердых знаний. Но все эти неприятные для предмета вещи, наверное, можно было бы со временем как-то исправить, если бы не один эпизод, ставший тем самым перышком, сломавшим спину казахскому верблюду в их классе.

Перышко положила вездесущая Кравченко. Яс хорошо помнил, как это произошло. На перемене перед казахским она, дождавшись относительного затишья, громко спросила свою соседку по парте и закадычную подружку Аньку Лившиц:

– Ань, а знаешь, как по-казахски будет Япония?

– Как? – в свою очередь спросила Лившиц в установившейся после этого вопроса в классе заинтересованной тишине.

– Жо-по-ни-я! – печатной машинкой пробивая каждую букву, сказала Кравченко. Как она это обычно делала, когда хотела показать миру, кто на свете всех умнее.

– Да ладно! Врешь! – изумленно ответила Лившиц. Казахский казахским, но назвать страну жопой не хватило бы наглости даже у разгильдяев-школьников, что уж говорить о взрослых профессиональных лингвистах?

– Я сама чуть в обморок не упала, когда мне папа сказал.

В эрудиции папы Кравченко сомневаться не приходилось. Однако и поверить в то, что казахи так назовут Японию, было очень непросто.

– Прямо Жопония? Кончай, не может быть, – ответила Лившиц. Со стороны добродушных и совершенно неагрессивных казахов в такое циничное надругательство над древней, технически и культурно продвинутой страной поверить ей было невозможно.

– Мы с тобой вот как сделаем, – прищурившись в своей фирменной улыбочке ответила Кравченко, но продолжить не успела – в этот момент прозвенел звонок, дверь распахнулась, и в класс вошла преподавательница казахского. «Опять новая», – подумал Яс. «Куда они старых девают?»

Новая их училка, оказавшаяся энергичной полной женщиной лет сорока на первый взгляд должна была быть не вредной, а может, даже и доброй. Представившись и желая, видимо, с первого урока расположить своих новых учеников к себе и предмету, она сразу начала рассказывать о том, как фонетически красив и богат казахский язык, и сколько чудных открытий их 5 «А» ждет в увлекательном и совсем не тяжелом процессе изучения. Более безнадежного класса для нее в свете недавнего разговора Лившиц и Кравченко невозможно было представить, но откуда ей было это знать? В течение всего времени этой, надо сказать, довольно хорошей вступительной речи спокойная и сдержанная улыбка не покидала губ Ольги Кравченко. Сомневаться в успехе не приходилось – она не спеша наблюдала за жертвой, чтобы не испортить уже совсем близкий эффектной триумф слишком быстрой победой. И вот момент наступил.