Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

Он располагался в нескольких километрах от города, в довольно живописном месте с небольшой речкой неподалеку и по виду ничем не отличался от какой-нибудь образцовой военной части. Вела к нему хорошая асфальтированная дорога без указателей, как это было принято с режимными объектами в СССР. Железные ворота с КПП, побеленные бараки с рядами кроватей, чисто выметенный асфальтированный плац, столовая, дощатые туалеты на улице. И, разумеется – портреты Ленина и реющее красное знамя на флагштоке с серпом и молотом на плацу, где сейчас и выстроились вновь прибывшие в ожидании инструкций. Никто и представить тогда не мог из них, все еще пионеров, что реять этому красному знамени оставалось всего три года. Три с половиной, если быть совсем точным.

Ясу здесь, с его довольно ценным в таких местах лагерно-спортивным опытом, сразу же понравилось, если, конечно, не считать вонючих сортиров, но в лагере, к несчастью, без них никуда. Ясу вспомнилась его первая поездка в «Юный Гагаринец». Все-таки он был мамсик в детстве, что говорить, думал Яс, в первый вечер изо всех сил надавливая ладонями на грудную клетку Тимы Егеубаева у большого карагача. Того самого квадратного сдавалы, все верно. Егеубаев, к его удивлению, впоследствии оказался вовсе не таким уж и гнилым, просто Абзал действовал на него гипнотически, как удав на кролика. А после того, как Абзал куда-то исчез после второй четверти, в новом 1988 году у Тимки открылись вполне добрососедские черты. То есть они и раньше были, но тратил их Егеубаев только на Абзала, оставляя остальным вакуум равнодушия. А теперь превратился в отзывчивого, добродушного, всегда готового участвовать в любых движняках нормального пацана. Так мелкая злая собачка вдруг перестает надсадно лаять и становится ласковой и дружелюбной после того, как ты зашел во двор и приветственно обнялся с ее хозяином. Сейчас Егеубаев отстоял со всеми в очередь на «усыпление», хотя по его глазам было видно, что игры он не понимает, а если быть откровенным, то и опасается. Но надо так надо. В процессе усыпления Тима участвовал тоже очень добросовестно: часто дышал, выдыхал воздух до упора, а потом беззвучно терпел, когда Яс что было сил давил ладонями на его грудину. Но страх Тимы перед потусторонним миром все же взял верх, и полностью усыпить его так и не удалось, хотя Яс возился с ним в два раза больше, чем с остальными. В результате Яс только злобно сплюнул, снимая руки с егеубаевской грудины. Только намучился сам и полностью измотал уcыпляемого. Так и началась его первая (и последняя) советская армейская жизнь.

В этой, в общем, веселой и интересной жизни Яс впервые попробовал курить, причем сразу и табак, и анашу, потому что первой его сигаретой, точнее папиросой, как раз был плотно забитый косяк «Беломорины», раздобытый единственным приличным кроме них с Андрюшкой парнем в их классе вездесущим Тимофеевым. Тимофеев был гордостью своей мамы, ходил на карате, имел дома японский двухкассетник и настоящие «Адидасы». Причем, не фехтовальные узкоспециализированные тапочки, как у Яса, а парадно-выходные, с кожаным верхом полноценные кроссовки. В современном мире это был бы, наверное, аналог парусной яхты средних размеров. Ведь если двухкассетник все же имелся хотя бы у одного на десяток знакомых-друзей Яса, то таких кроссовок не было больше ни у кого, это совершенно точно. Несколько раз старшаки с других районов пытались обкатать его «Адики», но для этого Тимофеева нужно было сначала догнать, а бегал он так же хорошо, как махал ногами. Причем, убегая, не стеснялся отвесить ура маваши особо ретивому преследователю, который неосмотрительно отрывался от пелотона преследователей и оказывался в зоне поражения тимофеевской правой маховой. Короче, если и был кто-то моднее Тимофеева, то уж точно не на их районе. Откуда косяк, в котором анаша была смешана в равной пропорции с табаком появился у Тимофеева, да еще в военном лагере, одному ему было известно. А может, привез с собой из города, чтобы тут без помех познавать взрослый мир вредных привычек – в «Юнармейце», понятное дело, родителям до него было не добраться.

Яс внимательно рассматривал протянутый Тимофеевым косяк. «Беломорина» выглядела не так, как выглядит обычная папироса – папиросная бумага была вытянута почти на всю длину, оголяя бумажный фильтр, отчего гильза стала в два раза больше. Фильтр был немного вдавлен в нее, а конец загнут, чтобы таким образом предотвратить выпадение даже небольшой доли ценного продукта. Яс осторожно, словно боясь обжечься, взял протянутую Тимофеевым папиросу большим и указательным пальцами правой руки и всунул в рот.

– Взрывай. Только не слюнявь ее сильно – предупредил Тимофеев и зажег спичку.

Как и подавляющее большинство тех, кто в первый раз пробует наркотики, Яс тогда не почувствовал ничего особенного. Летняя ночь была, как обычно в июне, по-среднеазиатски жаркая, звездная и безветренная. Они курили косяк рядом с плацем, особо не скрываясь, да и не до конца еще осознавая, что совершают что-то противоправное – конопля ведь росла у каждого второго забора. Затянувшись первый раз, Яс постарался добросовестно держать густой дым в легких настолько долго, насколько это было возможно. И, конечно, буквально через несколько секунд закашлялся – сильно запершило горло. Но уже вторая затяжка вышла лучше, а на третьей с кашлем, наконец, удалось справиться окончательно. Выдохнув в третий раз, Яс прислушался к своим ощущениям. Ничего не изменилось. Может быть, стала немного более тяжелой голова. Ну, от любого дыма было бы тоже самое. Разочарованно сплюнув, Яс сказал Тимофееву, глаза которого явственно подернулись масляной безмятежностью (Игореха курил анашу уже в третий раз):

– Ладно, я спать. Вообще не кумарит.

– А меня зацепило, прикинь? Первый раз зацепило так четко. Классно, вообще прикольно. Те два раза тоже не цепляло, а сейчас – вжжжжжууу, – и Тимофеев расплылся в улыбке, обнажив белые зубы. Ясу было завидно, и почему-то одновременно противно смотреть на него.

– Что чувствуешь?

– Прям кайф, не знал, что так хорошо будет. И еще расслабон по всему телу. И еще как будто череп срезали и в мозги луна и звезды светят, – чуть заплетающимся языком ответил Игореха. – Прикинь, луна светит прямо в мозги, – снова повторил он и тихо засмеялся своим новым, придурковатым смехом.

На другой стороне от плаца в этот момент скрипнула дверь офицерского барака, и на пороге возник их военрук капитан Шалимов в галифе и майке-алкоголичке без рукавов. Лампочка над дверью хорошо освещала аварско-армейское, уже немного изможденное постоянными думами за граненым стаканом об ОМП* лицо военрука.

– Валим в барак, пока не Шалимов не выкупил, – прошептал Яс, и оба одновременно и почти беззвучно исчезли в плотной темноте кустов карагача, росшего по периметру плаца.