Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

Первый смазанный кадр – это мы за стойкой бара все вместе с нашим плохо выбритым лысоватым добрым инженером чокаемся водкой за знакомство. Потом монтаж, и следующий кадр – мы уже на Абая-Ленина блюем за остановкой троллейбуса (кто знает, там есть такой закуток между арыком и огромным странным бетонным домом, партшколой, кажется). И нас полощет до заднего прохода, простите за такие подробности. Ну меня так точно. А земля не просто качается, как на сборах в Петропавловске, когда я первый раз в жизни пробовал коньяк, она прыгает в разные стороны!

Нам еще очень повезло, что до дома мы могли добираться без пересадок. Русу, правда, чуть-чуть дальше, но главное – не переходить никуда и не пересаживаться в таком состоянии, потому что нас тогда бы точно загребли – куда? – наверное, в вытрезвитель. Это была бы катастрофа, конечно. Дальше – письмо в школу, вызов родителей к директору и так далее, остальное вы представляете. Поэтому, хоть мы и были в дым, у нас хватило ума ждать не прямо на остановке, а за ней. И как только подошел наш троллейбус, мы, качаясь и дергаясь из стороны в сторону, как бумажка на ниточке, которой дразнят котенка, подбежали и заскочили в заднюю дверь. Повезло, что суббота, и троллейбус был полупустой.

До Ауэзова ехать было недалеко, всего шесть остановок, но нам пришлось выйти еще раз, через три, на Сейфуллина. Там меня снова как следует выполоскало, а Рус, по-моему, уже не блевал. Мне этот антракт однозначно пошел на пользу – рваные кадры опять сменились на полноценную картинку, так что дальнейшее наше путешествие я запомнил очень хорошо. Мы без особых приключений доехали до нашей остановки, но чтобы идти домой в таком состоянии, не могло быть и речи. Даже после двух полных опорожнений желудка алкоголя в крови все еще было полно. И тут мы вспомнили про Николаеву – она жила буквально в двух шагах, кварталом ниже.

В наших с Русом пьяных головах не возникло даже и тени сомнения в том, что надо приводить себя в порядок именно у нее дома. Ведь, когда мы были у Николаевой в гостях, никаких родителей и в помине не было – и в нашей с Русом пьяной реальности Танька и ее квартира существовали сами по себе, без родителей. Конечно, это сейчас звучит нелепо, а вчера для нас все это было, как аксиома про параллельные прямые. Поэтому мы радостно направили наши виляющие, далеко не параллельные ноги по направлению к ее дому (сейчас я уже перестал переживать за написанное, я уже точно решил, что, когда закончу этот дневник, выдеру эти и все подобные этим страницы, сложу их в отдельную стопку и дам прочитать все это только своим детям, и то – перед своей смертью). Сейчас, конечно, наше вчерашнее решение мне кажется абсолютно диким и нелогичным. Ведь ее родители тоже могли после нашего визита пойти к Мубараковне (школьному директору) и пожаловаться на нас. Еще неизвестно, кстати, сделает так Танькина мама или нет. Господи, хоть бы нет!

Между тем уже вечерело, зажглись фонари… разумеется, Танькина семья была дома в полном составе, когда в их квартире (они живут на последнем этаже пятиэтажного дома – дальше вы поймете, почему это важно знать) раздался звонок.

Вы не представляете лицо Таньки, когда она нам открыла дверь. Наше счастье, что она училась в нашем классе всего вторую или третью неделю и еще не знала нас как следует, и не понимала, что мы бухие (хоть уже и не так сильно, как в троллейбусе), а иначе не видать было бы нам приглашения войти. К чести Николаевой, она быстро разобралась в ситуации и без лишних слов повела нас прямиком на кухню, чтобы отпоить водой или чаем. Но вы же знаете эту латинскую поговорку? Что нас питает, нас же и разрушает, или что-то в этом роде? И горячий час произвел совершенно противоположное действие на молодые, совершенно не привыкшие к таким дозам алкоголя тела – нас опять развезло. И именно в этот момент на кухню заходит Танькина мама, чтобы познакомиться с новыми одноклассниками дочери, которые были настолько заботливы, что решили навестить свою новенькую одноклассницу в этот тихий осенний субботний вечер. И предлагает перейти всем в зал – зачем же тесниться на кухне?

Вы чувствовали себя когда-нибудь насекомым, которого изучают под яркими лучами ламп? Мы до этого тоже нет. А тут я лично почувствовал. Я с Русом сидели под яркими лучами люстры, уже даже не пытаясь скрыть наше опьянение. Наше единственное с Русом желание было скрыть, что мы так пьяны. Какое-то время нам это удавалось, надо сказать. Пока Танькиной маме надоело играть с нами в кошки-мышки (уж слишком явно у мышек заплетался язык), и она предложила нам прочитать название телевизора, стоявшего в углу зала.

– Сначала прошу прочитать Яса, – сказал она. Но я не провалил задание. Я знал эту модель телевизора, потому что почти точно такой же стоял у нас в зале.

– «Электрон», – в один выдох сказала я. Как трезвый сказал, по-моему.

– А Руслик как думает, – повернулась она к нему? – Ты согласен с Ясом?

И Рус попался в эту западню.

– «Юп-питер», сказал он, по закону подлости громко икнув прямо на середине слова.

– Точно «Юпитер?» – не унималась Танькина мама. А может быть, «Рубин?»

Тут я замахал руками и стал объяснять Русу, почему это точно «Электрон», а не «Юпитер» и не «Рубин». В один выдох сделать это уже не получилось, но Танькиной маме уже было все понятно и так. Нас опять водворили на кухню, чтобы мы, не дай бог, не попались на глаза главе семейства, и теперь уже Танькина мама стала нас отпаивать, но не чаем, а холодной водой, внимательно вглядываясь нам при этом в зрачки. А также скормила нам какие-то холодные, видимо оставшиеся со вчера, резиновые оладьи. С водой она все сделала правильно, а вот с оладьями ошиблась, и вы сейчас поймете, почему.

Минут через двадцать нас выпроводили домой. Состояние наше было уже более-менее вменяемое, а если учесть, что до дома идти по свежему воздуху тоже было примерно еще километр, то за нервы наших родителей Лариса Николаевна – так звали Танькину маму – уже могла не опасаться. Мы вышли на лестничную площадку и тут… тут меня накрыл предательский спазм. Об одном я теперь благодарен судьбе – что это не случилось в ее коридоре! До унитаза я бы это точно не донес. Дом у Николаевой был кирпичный, улучшенной планировки, и пролеты лестницы не примыкали друг к другу, а шли этакой квадратной спиралью, образовывая в центре как-бы колодец. И вот в этот колодец и пошли из меня мощным потоком оладушки. Хорошо, что дверь в их квартиру уже успела закрыться и за все время, пока меня выворачивало на ее лестничной площадке, никто из Танькиной семьи не вышел, чтобы окаменеть от этой картины: меня, блюющего с последнего этажа вниз.

Но зато снизу себе на беду как раз поднимался какой-то мужик. Представляю его эмоции в этот момент: сначала кто-то рычит сверху лестничной клетки, потом оттуда льется мощный рвотный водопад, обдавая тебя брызгами и ошметками, а потом навстречу кубарем скатывается пьяный юнец, виновник всего этого разгильдяйства. Мне повезло, что мужик не был Шварценеггером, иначе я, скорее всего, отправился бы в лужу собственной рвоты. А так он просто схватил меня за куртку в районе груди и стал трясти, страшно выкатив свои глаза. И шипел все это время: «ты что же это творишь? Ты что же это творишь паршивец?». На третьем повторе я дернулся и сразу же высвободился из его не очень крепких объятий. И выбежал вслед за Русом в свежий весенний воздух. Минут через 15-20 добрался без приключений до дома. Бедный, бедный мужик. Бедная Танька. Бедные ее родители. И бедная уборщица подъезда. Как можно быть такой свиньей? Стыдоба. А моя мамуся – святая душа – так ничего и не заметила.