Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

В благословенные семидесятые танки в братских странах соцлагеря исчезли – в них не было необходимости. В эпоху дорогой нефти и довольно впечатляющего экономического роста, пик которого пришелся как раз на конец семидесятых, люди в странах Восточной Европы не то, чтобы поголовно полюбили социалистический блок, но в массовых бунтах участвовать перестали. Несгибаемость системы при улучшении качества жизни вкупе с неудачными попытками переворотов предыдущих лет казалось, навсегда похоронили бунтарский дух стран социалистического содружества. Но теоретики неизбежности победы коммунизма не учли одного, понятного даже маленькому ребенку нюанса: ни одна система, построенная на насилии, не просуществует долго, даже, если она и выстлана при этом самыми благими намерениями. И именно в Польше, в восьмидесятом году усатый электрик с добрыми глазами по имени Лех Валенса вбил второй после Афганистана гвоздь в крышку гроба СССР, хотя на тот момент и не знал об этом.

Валенса основал с Гданьской судоверфью первый для стран социалистического блока независимый профсоюз «Солидарность». За какой-нибудь год профсоюз вырос в настоящее общественно-политическое движение, насчитывающее миллионы поляков по всей стране. Закончилось, конечно, все, как и раньше, танками, тюрьмой для лидера и военным положением, но в этот раз было одно существенное отличие: после ареста лидера движение продолжало жить. И поставило своей главной целью свержение коммунистического режима в одной отдельно взятой Польше. «Солидарность» поддерживало так много активного населения страны, что Леха Валенсу через год пришлось отпустить на свободу. А на другом конце земного шара, в демонических для всех детей СССР Соединенных Штатах Америки, в восемьдесят первом году выиграл президентские выборы еще один ярый антикоммунист, образцовый семьянин и добрый христианин. Это был вчерашний губернатор Калифорнии, актер, радиоведущий, красавец и остряк Роналд Уилсон Рейган. Яс потом с увлечением и интересом будет изучать и сопоставлять все эти независимые друг от друга факты, выстраивая картину крушения советской супердержавы и придет к выводу, что у Советского Союза не было шансов выжить на исторической арене после смерти Брежнева.

Слишком неэффективной была экономика, слишком развращенное бездельем и уравниловкой население, слишком оторванная от реальности идеология. А корни распада лежали как раз в начале восьмидесятых. СССР можно было бы спасти, приди после Брежнева к руководству политик типа китайского Дэн Сяопина, визионера и практика. Жесткой рукой на манер бритвы Оккама отсекающий все пороки, присущие плановой экономике и держащий в узде политическую обстановку. Но у СССР в пережившем свое время старческом Политбюро не было такого Сяопина. Танков было много, а Сяопинов – ни одного.

Без кокона наконец-то жизнь Яса опять заиграла прежними красками, хоть он в глубине души и оставался верен отцу, и ни капли своей любви к нему этому бородатому импозантному мужчине дарить не собирался. Впрочем, дядя Женя и не настаивал. Отношения между ними сложились довольно приятельские, хотя и с определенной дистанцией. Ясу так даже было удобнее, хотя, постфактум он жалел о том, что «дядя» и «вы» не позволили ему установить в свое время с Зазубиным Евгением Аркадьевичем более доверительные и близкие отношения – человек он был блестяще эрудированный и рассказчик прекрасный. Дядя Женя переехал к ним без суеты и лишнего скарба, совершенно незаметно, и они стали жить втроем. Где Зазубин жил раньше и с кем, была ли у него до этого семья, Яса в те дни особо не интересовало.

С появлением в доме отчима, Яс сразу же получил в свое, пусть и не безраздельное распоряжение несколько интересных вещей. Во-первых, это был массивный дубовый стол с инкрустацией, вставший в его комнате и сменивший совсем простенький столик из ДСП, за которым Яс до этого делал уроки. Этот стол, сразу становилось понятно даже второкласснику, был сработан не здесь и не сейчас. Темно-коричневые гнутые ножки с вырезанными виноградными лозами у их основания, изящно упирались своими бархатными подошвами в пол. Правда, вместо приличествующего бархату паркета ножки упирались в, не знавший до сих пор такого деликатного обхождения ни от одного предмета, советский линолеум. Под стать ножкам было и тело стола: из такого же красивого дуба, покрытое толстым слоем лака, под которым вокруг замков на ящиках по бокам были выведены золотой патиной неброские, но изящные узоры. Надо ли говорить, что в эти замки вставлялись ключи с такими же точно узорами? Единственное, что не нравилось Ясу, так это то, что, во избежание царапин стол был накрыт толстым прямоугольником из мутного от микроцарапин плексигласа, вырезанного уже кем-то из современников. Это было понятно.

Что такое антиквариат Яс еще не знал, но это не мешало ему, пока дома никого не было, снимать мутный прямоугольник с поверхности и наслаждаться теплом красивого извилистого рисунка дуба, а может, ореха, и нежно гладить его ладонями. Солнце, правда, падало на этот стол справа, а не слева, но кому, кроме бабушки Наташи (у нее с такими вещами было особенно строго) имелось до этого дело?

Вторым предметом из иного мира был стул, а точнее, кресло, выполненное в том же стиле и, очевидно, тем же мастером, что и его письменный собрат. Помимо уже знакомых читателю виноградных лоз, дающих начало каждой из гнутых ножек, на стуле присутствовали еще и круглые заклепки, выточенные из той же породы дерева и крепящие к корпусу красивую бордовую, похожую на очень толстый вельвет, обивку. Эти деревянные шляпки заклепок были выше понимания Яса. Как? Они вначале выточили все эти деревянные гвоздики, затем проделали отверстия точно по диаметру гвоздя и только потом закрепили обивку таким элегантным, но ужасно кропотливым способом? Насколько было бы проще прибить материал медными декоративными гвоздями! Качество бы нисколько не пострадало. Но, конечно, деревянные – это был высший пилотаж, хотя ответа на свое «зачем» у Яса не было. И от того, что найти ответа на этот вопрос его мозг не мог, так как привык немного к другой реальности, к реальности панельных домов и корпусной мебели из ДСП, к этому стулу Яс проникся даже большим благоговением, чем к письменному столу.

И, наконец, третьим волшебным предметом была печатная машинка c длинным английским названием. В восемьдесят первом году на прилавках американских магазинов, кстати, как раз появился первый полноценный персональный компьютер. Но тогда в СССР об этом никто не знал, а про Яса и говорить нечего. Для него и эта печатная машинка была вершиной технологий. Английский начинали изучать только в четвертом классе, но аналог русской «Р» Яс уже знал – именно с нее и начиналось название печатной машинки. А вот прочитать полностью название печатающего чуда образования не хватало, только спустя годы он узнает, что это был «Ремингтон». Печатать ему на ней не разрешалось, потому, что, если нажать две буквы на машинке одновременно, они встречались друг с другом на своих тонких свинцовых ножках прямо в центре перед фиксатором и могли повредить друг друга. А к машинке дядя Женя относился с особым трепетом – на ней он писал свою нескончаемую диссертацию.