Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

Началось все еще в начале сентября, на дне рождения Жиенбаева. Приглашены были не все пацаны и девчонки класса, с кем у Жеки (так они звали Жиенбаева) были хорошие отношения, так как таких набиралось человек двадцать. Но Яс с Андрюшкой были в списке. Была там и Черняева, хотя Жиенбаев позвал ее исключительно из-за матеши, которую списывал у нее регулярно, а не из-за появившихся выпуклостей, на которые ему было глубоко плевать.

На дне рождения она сидела рядом с именинником, который, желая, видимо, отблагодарить ее за годовую четверку в пятом классе по математике, самолично подкладывал Олеське в тарелку манты и подливал в бокал дефицитный «Тархун». Его с недавних пор стало можно достать и в алма-атинских магазинах. Мант хлебосольная жиенбаевская мама наготовила целых две мантоварки на десять человек детей. Яс впервые в жизни сидел на празднике, который по-казахски назывался тоем, и причина такой задержки была вполне понятной – Жиенбаев с Шариповым были единственные представители титульной нации мужского пола в их классе. И у мамы и дяди Жени тоже в близких друзьях казахов не было. Дядя Хаким не в счет – он был узбеком. Поэтому, когда мама Жеки внесла на огромном подносе целую гору дымящихся мант, Яс вместе с другими детьми, конечно, очень обрадовался. Манты были сделаны из тончайшего теста и нежнейшей баранины, сочные, очень вкусные, хотя и необычно было есть их без тыквы. Сока было столько, что как ни старайся удержать надкусанную дырочку сверху – все равно вытечет, пока всю в рот засунешь. Поднос опустел в секунду. Тогда мама Жиенбаева сразу же забрала опустевший поднос и вскоре вернулась с еще одной горой из мант – вот это по-нашему! Яс уже не сомневался, что казахом быть очень неплохо. А именинник еще подлил масла в огонь, когда сказал:

– Слушайте, что мы просто так их едим? Давайте устроим соревнование? Кто больше всех сожрет мант!

Все одобрительно загалдели – идея была отличная.

– Только, чтобы было честно, давайте посчитаем, кто сколько мант уже съел. И чур, не хлюздить ! – сказала Черняева. Не зря у нее все-таки одни пятерки по математике.

– Я съел пять!

– А я шесть!

После того, как перекличка закончилась, те, у кого недоставало одной манты в обойме, быстро съели по штучке, у кого двух – соответственно по две, после чего соревнованию по обжорству мантами был дан торжественный старт. Командовала, естественно, Черняева.

…Девятая! Еле слышное синхронное движение челюстями.

Десятая! Одиннадцатая! На одиннадцатой Яс сдался. В животе было такое чувство, как будто он съел камень. Даже в сон потянуло. …Четырнадцать! На четырнадцатой остались только двое: Черняева и Жиенбаев. Они теперь сидели не рядом, а друг напротив друга, и третий поднос мант стоял между ними. А за третьим подносом, Яс так подозревал, мог быть еще и четвертый. А может быть, что и пятый, кто их, казахов знает? …Девятнадцать! Двадцать! «Боже мой, их же сейчас вырвет всеми этими мантами прямо на стол», подумал Яс.

– Двадцать один, – кое-как выдохнула из себя Черняева, считая за Жекой. И, опустив голову, провела рукой с открытой ладонью в воздухе, показывая, что все, она сдается. Видно было, что даже этот жест ей с двадцатью мантами в желудке дается очень непросто. Но Жиенбаев повел себя, как настоящий чемпион. Коротко вздохнув, он отправил в рот двадцать вторую манту и проглотил, как показалось Ясу, вообще не жуя. После чего устало вытер рот салфеткой и сказал: пойдемте прогуляемся. А то мама еще к чаю торт приготовила, неудобно будет отказаться. Все посмотрели на него с уважением, а Черняева так и вовсе впилась в Жеку взглядом, полным неприкрытого обожания.

Вот так Жиенбаев и стал героем ее девичьих грез. Но, как это часто бывает в нашем несовершенном мире, как раз Жеке были совершенно чужды все эти гормональные танцы с портфелем Олеськи. Со дня рождения прошло уже больше месяца, Олеська изглядела уже все глаза в надежде, что поедатель мант когда-нибудь присоединиться к их процессии (как сладко замирало сердце от этой мысли!), но – увы! Герой ее мантного романа не замечал ни ее склоненной ближе, чем нужно головы к его голове во время списывания, ни случайно задранной юбки, ни секундных касаний руки к руке. Что только добавляло дров в топку первого Олеськиного чувства.

Яс первым из троицы понял тщету их ухаживаний. Из-за того, что Жека упорно не хотел замечать глубину томлений Черняевой, ее любовь крепла день ото дня, а их шансы на победу таяли, как мартовский снег. Черняева все реже отвечала им во время совместного променада от школы до ее подъезда, все более скупо раздвигала свои губы в улыбке в ответ на их шутки. И сегодня, когда нести портфель была его очередь, Яс решился.

– Держи, протянул Яс Олеськин портфель стоявшему рядом Жиенбаеву. -Жертвую тебе свою очередь.

Жека, похоже, не понял внезапно свалившегося на него счастья, потому что, механически протянув руку и взяв этот довольно увесистый (отличница же!) фетиш, спросил:

– А зачем он мне?

– Ну как, ты что, не видишь, как она на тебя смотрит? Бери, дуракам счастье, – великодушно улыбнулся ему Яс.

– Да нафиг он мне нужен?

– Ну блин, провожать ее пойдешь до подъезда.

Краем глаза Яс видел, как в паре метров от них Олеська с широко распахнутыми глазами лыбилась, боясь поверить своему счастью.

– Да не буду я его брать! – сказал Жиенбаев и протянул портфель обратно Ясу. Секунду они пихали его от одного к другому, а потом Жека разжал пальцы и портфель грузно и глухо шлепнулся прямо в холодную осеннюю лужу. Немой сцене, которая возникла сразу же после этого, позавидовали бы даже герои пьесы «Ревизор». Ну уж одобрили бы точно. Первым опомнился Яс. Он быстро наклонился, выхватил портфель из лужи и тихо-яростно прошипел Жиенбаеву:

– Что же ты швыряешься?

– Я швыряюсь? Я с самого начала не хотел его брать!

– Ладно, помоги мне его отряхнуть. У тебя есть платок или бумажка?

– Да не буду я его отряхивать. Вам делать нефиг, вы и отряхивайте, и таскайте его, как дураки. А я домой. – с этими словами Жека развернулся и пошел в свой двор, благо он находился прямо напротив школы, через дорогу.

– Не переживай, Олесь, сейчас я отряхну, – сказал Яс и перевел взгляд с портфеля на нее. И тут же осекся, увидев полные слез глаза. Черняева кивнула, отвернулась и пошла по дороге в направлении своего дома. Яс, Андрюшка и Дульцев следовали за ней, на ходу вытирая портфель Андрюшкиным носовым платком – Тамара Романовна все так же, как и в первом классе следила, чтобы у него всегда был с собой. Все четверо молчали всю дорогу. Трое от чувства неловкости, а четвертая – от страшного горя по первой погибшей в осенней лужи любви.

Слово «Перестройка» тем временем все чаще стало звучать в телевизионных программах и в газетах, так что даже Яс, читавший вместо газет книги, а вместо новостей смотревший только фильмы и мультики запомнил его. Он не особо вдавался в детали – если перестраивают что-то, то к лучшему, не ломают же. Они с Андрюшкой все так же ходили на легкую атлетику, а зимой он все так же болел ангиной и пил «Олететрин», антибиотик широкого спектра действия. Мама всегда давала Ясу именно его, видимо, за этот самый широкий спектр. Яс принимал его примерно неделю, выздоравливал, а спустя три-четыре недели заболевал снова. Откуда он мог тогда знать о том, что антибиотик заодно начисто выкашивал и все полезные бактерии в его кишечнике, таким образом снижая иммунитет? Мама врач, ей виднее. И сегодня он последний день как раз валялся дома, бия баклуши перед телевизором. Бактерии были уже отравлены, Яс чувствовал себя вполне бодро и с аппетитом поедал яблоко. По телику шел какой-то совсем тупой фильм про девочку и черепаху. «Это же надо такую парашу снимать для детей», – думал Яс, глядя, как переодетый в девочку мальчик вытаскивает черепаху из-под гусеницы танка. Еще и растянули на целых две серии, руки отрубать надо за такое, вспомнилось к месту выражение.