Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Тогда в чем же дело? Почему у него такое ощущение, что его ожидала некая расплата, и почему ему невольно хотелось постоянно оглядываться? Он поежился, несмотря на жару и духоту гримерной. Пригладив ладонями волосы, он подергал кольца в ушах.

Сегодня, внезапно решил он, ему надо незамедлительно вернуться к себе домой после представления. Он не пойдет выпивать с друзьями. А направится прямо в свою мансарду. Зажжет свечу, заострит перо. Он откажется идти в таверну с актерами. Твердо откажется. Переправится за реку, вернется к себе на Бишопсгейт и напишет жене, закончит уже давно начатое письмо. Он не станет избегать этого мучительного дела. Напишет ей об этой пьесе. Он сообщит ей обо всем. Сегодня вечером. Непременно.

Проехав до середины моста, Агнес подумала, что больше не вынесет этого кошмара. Она сама толком не знала, чего ждала — вероятно, обычного деревянного моста, переброшенного через речку, — однако увиденное совершенно потрясло ее. Лондонский мост походил на городскую улицу, улицу зловонного и гнетущего города. По обеим сторонам моста тянулись ряды домов и магазинов, некоторые их выступы нависали прямо над рекой; этажи зданий порой нависали и над проходом, практически лишая его доступа света, и приходилось двигаться наугад, как в полуночной тьме. Иногда, в промежутках между домами, их взглядам открывались бурные участки реки, оказавшейся более широкой, глубокой и опасной, чем Агнес себе представляла. Река неизменно струилась под ними, под лошадиными копытами, несмотря на то что они упорно лавировали в многолюдной толпе.

Из каждой двери и лавки их зазывали продавцы, едва ли не под копыта бросались разносчики товаров и, хватая их лошадей за поводья, предлагали им купить ткани или хлеб, бусы или жареных поросят. Бартоломью резко выдергивал у них поводья. Глянув на лицо брата, Агнес заметила, что его выражение, как обычно, непроницаемо, однако она понимала, что вся эта столичная суета раздражала его не меньше, чем ее.

— Может быть, — пробурчала она ему, когда они проезжали мимо кучи каких-то испражнений, — нам следовало переправиться на лодке.

— Может, и так, — буркнул Бартоломью, — но тогда нам пришлось бы… — Он вдруг умолк, проглотив то, что собирался сказать, и, взглянув вверх, лишь бросил, посмотрев на сестру: — Не смотри туда.

Агнес во все глаза смотрела на брата.

— А что там? — прошептала она. — Он? Ты увидел его? Он, что ли, там с кем-то?

— Нет, — ответил Бартоломью, опять украдкой бросив взгляд наверх, — это… неважно. Просто не смотри.

Агнес не удержалась. Повернувшись в седле, она взглянула в запретную сторону: какие-то серые тучи висели на длинных кольях, дрожа на ветру, а сверху их накрывало то, что на первый взгляд походило на камни и репы. Агнес прищурилась. Все они выглядели почерневшими, изодранными и глыбообразными. И ей почудилось, что от них исходят беззвучные тонкие повизгивания, словно от попавшихся в капканы животных. Что же это за пугала? Наконец на ближайшем колу она разглядела ряд зубов. У них есть рты, внезапно осознала она, и ноздри, и пустые провалы вместо глаз.

Вскрикнув, она зажала рот рукой и в ужасе глянула на брата.

— Я же говорил тебе не смотреть, — пожал плечами Бартоломью.

Когда они добрались до другого берега реки, Агнес склонилась к седельной сумке и вытащила принесенную ей Джоан афишу.

И вновь имя ее сына, напечатанное черными буквами, потрясло ее, как будто она впервые увидела его.

Зажав край афиши, она развернула ее задней стороной к себе и показала проходившему мимо человеку. Этот прохожий — мужчина с острой, аккуратно расчесанной бородкой, в накинутом на плечи плаще — указал на боковую улицу.

— Поезжайте по той улице, — сказал он, — потом сверните налево и еще раз налево, а там уж вы сами увидите круглый театр.

Театр она узнала благодаря описанию ее мужа: «округлое в плане деревянное здание поблизости от реки». Когда она соскользнула с лошади, Бартоломью подхватил ее поводья, а самой Агнес вдруг показалось, что за время долгой езды она разучилась ходить, ноги стали ватными, словно лишившись костей. Все вокруг нее — улица, речной берег, лошади, театр, — казалось, покачивалось и кружилось, то обретая резкость очертаний, то затуманиваясь.

— Я подожду здесь твоего возвращения, — сказал Бартоломью Агнес, — не двинусь с этого места, пока ты не вернешься. Поняла?

Он склонился к ней, видимо, ожидая ответа, и Агнес кивнула. Отойдя от брата, она вошла в большие двери, заплатив за вход пенни.

За высокими дверями ее оглушил сумбурный хор голосов, и в глаза бросилось множество лиц; люди заполняли круговые скамьи, которые поднимались ряд за рядом, ярус за ярусом. Она оказалась в огороженном высокими стенами пространстве, заполненном гомонящей толпой. Выступающую в центр сцену также окружали зрители, а вместо потолка над высокими стенами темнел круг вечернего неба с быстро бежавшими облаками, и птицы время от времени черными тенями перелетали с одного края кольцевой крыши на другой.

Стараясь не задевать спин и коленей сидящих мужчин и женщин, Агнес пробиралась между рядами скамей к свободному месту, кто-то из зрителей держал под мышкой курицу, женщина кормила грудью младенца, прикрыв его шалью, ловкий разносчик с подносом продавал пироги. Заворачивая по кругу, она продвигалась вперед, стремясь оказаться как можно ближе к сцене.

Со всех сторон, орудуя локтями и руками, театр заполняли люди. В большие двери продолжал вливаться бурный людской поток. Некоторые зрители из нижних рядов, жестикулируя, кричали что-то знакомым, сидевшим на верхних ярусах. Людское море, казалось, вздымалось волнами, растекаясь во все стороны; Агнес подталкивали то сзади, то спереди, но она упорно продолжала двигаться к цели; хитрость, похоже, заключалась в том, чтобы дрейфовать вместе с потоком, не пытаясь противостоять ему. «Точно как в реке, — подумала она, — надо отдаться на волю течению, а не бороться с ним». Странная компания с верхнего яруса упорно спускала вниз длинную веревку. Зал оглашался громкими возгласами, улюлюканьем и взрывами смеха. Торговец пирогами привязал к концу веревки нагруженную ими корзинку, и проголодавшиеся покупатели потащили ее к себе наверх. Какие-то хитрецы из нижней толпы, подпрыгивая, пытались сорвать корзинку, то ли в шутку, то ли и вправду проголодавшись; но пирожник быстро осадил их хлесткими затрещинами. Сверху бросили монету, и сам пирожник запрыгал, пытаясь поймать ее на лету. Однако удача послала ее в руку одного из получивших затрещину парней, и пирожник тут же схватил его за горло; парень, извернувшись, ударил торговца по скуле. Сцепившись, драчуны упали, проглоченные одобрительно галдящей толпой.