Сергей Заграевский - Архитектор его величества

Я попросил одолжить нам денег на дорогу домой, но сей, прости Господи, жадный ростовщик сказал, что без залога он никому в долг не дает: наверное, даже если бы он ведал, что я настоятель аббатства, то все равно не дал бы. Но он предложил нам отправиться к его другу Гансу из Мильбаха, который живет во Пскове — городе Новгородской земли, неделях в двух речного пути от Новгорода, что по здешним меркам совсем недалеко [23] См. лист 1 Рисунков и чертежей. . Христофор рассказал, что Ганс владеет древодельной мастерскою и у него наверняка найдется работа для соотечественников. А поработав там, мы сможем накопить денег на обратную дорогу в Германию. Псков, как объяснил нам Христофор, хорош тем, что через него пролегает еще один, недавно освоенный путь в Империю, и тем, что злобный капитан нас там уж точно не найдет.

Другого выхода Господь все равно нам не предоставил, и я согласился. Дорога до Пскова стоит совсем недорого, но Христофор отказался ссудить нам даже такие деньги, посоветовав наняться на любой купеческий корабль гребцами: на внутренних речных путях сия черная работа никакого опыта не требует и является для бедноты отработкой платы за проезд и пропитание. Но наш соотечественник, видимо, все же испытывал угрызения совести за свою, прости Господи, жадность, ибо расположил нас на ночлег в сенях, поутру напоил водой из колодца, дал по куску хлеба и послал с нами на причал своего сына, дабы тот выступил толмачом: не зная языка, мы не смогли бы сами наняться на корабль, а сей молодой человек нам помог. И мы нанялись и в тот же день отплыли во Псков.

Любезный брат мой во Христе, хочу перед тобою покаяться за высокомерие, которое я, принадлежа к привилегированному сословию, раньше проявлял к простому народу. Не ведаю, входило ли отпущение сего греха в полученную мною папскую индульгенцию, но даже если нет, теперь я точно от него навеки излечился. Работа простого труженика по тяжести и неблагодарности не сравнима ни с чьей, кроме разве ломовых лошадей. Никакого отдыха, кроме нескольких часов тяжелого сна на голой земле или досках с собственной шапкою, подложенной под голову вместо подушки, безвкусная похлебка на обед, по куску черствого хлеба на завтрак и ужин — вот жизнь здешнего гребца, и не раба-галерника, а свободного крестьянина или горожанина.

Я отнюдь не белоручка, мне приходилось во время обучения строительному делу работать подмастерьем и на строительных площадках, и в каменоломнях, — но то было именно обучение, и я знал, что вечером Бог мне даст вкусно и обильно поесть и отдохнуть в теплой постели. А главное — я знал, что никто не посмеет понукать меня, как скотину, и тем паче поднимать на меня руку. Здесь же, несмотря на мой возраст, поднимали не раз. И Сотко Сытиныч, капитан и владелец большой ладьи, везшей пушной товар из далекого северного города Белоозера [24] Ныне Белозерск. , и его помощник, рулевой Данила, и даже некоторые мои товарищи по несчастью, которых я отягощал своей телесной слабостью, неумением грести, орудовать на мелководье шестом и перетаскивать ладью по волокам.

Впрочем, не я один страдал от избиений. Вышестоящие здесь бьют нижестоящих по самым ничтожным поводам, и рабы, которых здесь зовут холопами, отличаются от свободных людей только тем, что первых бьют плетками, вторых — кулаками. Действующие на Руси законы Ярослава Мудрого запрещают побои и довольно сурово карают их, но люди не всегда выполняют даже божественные установления, что уж говорить о княжеских? Кстати, брата Северина били гораздо меньше, нежели меня, потому что здесь принято жалеть немых, равно как увечных и сумасшедших. Последних здесь даже по-своему уважают, ибо считают, что их устами глаголет Господь Бог.

Руки мои были сбиты в кровь, лицо разбито от побоев и неумелых движений огромным веслом, я похудел фунтов на тридцать [25] 12 кг. , оброс бородою и, наверно, внешне не отличался от разбойников, виденных на Волхове. Справедливости ради скажу, что так выглядели все в нашей ладье, кроме Данилы и самого Сотко Сытиныча. Наверное, брат мой во Христе Конрад, если бы ты меня тогда увидел, то расплакался бы от христианской жалости, хотя сейчас, когда я пишу тебе сие письмо, я выгляжу ненамного лучше. И по Новгороду я мог бы уже смело разгуливать, ни от кого не скрываясь: иуда Радко меня точно не узнал бы.

Но как говорят в нашей родной Верхней Франконии, каждая вещь имеет две стороны: русский язык в таком отчаянном положении усваивался как будто сам собой, и к концу двухнедельного путешествия я мог вполне сносно разговаривать, хотя мой лексикон состоял, прости Господи, преимущественно из грубых и непотребных выражений, свойственных простому народу. А сейчас я уже говорю по-русски почти свободно, только выговор выдает во мне иноземца. Писать, правда, на сем языке пока не научился: ни разу не представилось случая даже подписаться.

Подплывая вечером к Пскову, мы увидели колышущееся в небе тревожное зарево. Над городом волею Господней прошла сильная летняя гроза, и от молний загорелись несколько домов. Ливень был коротким и не успел залить огонь. Все же стараниями жителей пожары удалось потушить почти везде, кроме Запсковья, одного из псковских концов. Части города во Пскове, как и в Новгороде, называются концами.

Запсковье выгорело почти полностью. Зрелище пылающего города, любезный мой Конрад, потрясло меня не меньше, нежели кровавые последствия сражения с разбойниками на реке Волхов. Ревущее пламя, поднимающееся чуть ли не до небес, жар, обжигающий даже плывущих в ладье посередине реки, снопы искр, страшный треск горящих бревен, люди, лихорадочно суетящиеся среди сих чудовищных проявлений божественного гнева, обугленные скорчившиеся трупы тех, кто до последнего старался спасти свое имущество и погиб в огне, — все это запало в память до скончания дней моих.

Несмотря на черствость и жестокосердие здешних нравов, на выручку погорельцам спешило множество лодок со всех концов города. Сотко с Данилой тоже повернули к горящему Запсковью, не раздумывая и не боясь, что от искр загорится ценный груз. Почти до утра мы растаскивали горящие бревна, заливали пламя, перевозили на другой берег реки Псковы потерявших кров жителей и спасенные от огня вещи. Я должен тебе сказать, брат мой во Христе, что русские вообще отличаются взаимовыручкой, и почти все погорельцы сразу же, по христианскому обычаю, находили кров и пропитание у родственников и знакомых.

Рано утром, распрощавшись со своими спутниками, мы с братом Северином, усталые и покрытые пеплом, пришли в древодельную мастерскую нашего соотечественника Ганса из Мильбаха. Владелец мастерской встретил нас с распростертыми объятиями и даже не стал читать рекомендательное письмо на бересте, которым нас снабдил новгородский ростовщик Христофор. Ганс едва не приплясывал, говоря о страшной трагедии, постигшей Запсковье: дескать, будет много заказов на новое строительство! Такое бессердечие в духе языческого императора Нерона в наши христианские времена достойно всяческого сожаления, если не осуждения, хотя судить не дано никому, кроме Господа. Впрочем, и ханжество здесь неуместно, ибо благодаря тому пожару мы с братом Северином получили работу буквально через пять минут после знакомства с Гансом, и я сразу, даже не отдохнув, отправился на склад отбирать бревна для будущего строительства.