Сергей Заграевский - Архитектор его величества

Расположив нас с Ратибором в покоях, вполне достойных любого барона нашей Священной Римской империи, посадник сказал, что у него еще много дел, и попрощался до вечера. Думаю, сей умудренный годами человек понимал, что нам надо друг другу многое рассказать, и решил не мешать.

Уходя, Лука отдал своим слугам необходимые распоряжения, и уже через полчаса в наших покоях был накрыт великолепный стол. После более чем скромного питания у Ганса из Мильбаха мне стоило большого труда соблюсти умеренность в еде, дабы не нанести вред телесному здоровью.

Потом меня, Ратибора и Северина повели в баню. Бань здесь множество — и частных, и общих. В последних обычно совместно омываются мужчины и женщины, что зачастую имеет место и в нашей Империи и что я считаю признаком опасного повреждения нравов. Но у Луки Онцифоровича все было чинно и высоконравственно. Здешние бани обычно представляют собою большие избы, состоящие из собственно бани и прохладного предбанника. Отапливаются они «по-черному»: дым из открытого очага выходит через отверстия над дверью, а то и просто через приоткрытую дверь, поэтому внутри все черно от копоти, и омываться можно только через некоторое время после прекращения топки. И сам здешний способ омовения в бане весьма отличается и от наших горячих ванн, и от принятого в палестинских «хаммамах» теплого влажного пара. Здесь воздух гораздо более горяч, а у очага лежат большие раскаленные камни, обильно поливаемые водою, от чего происходит весьма сильный пар, и на Руси обычно говорят «париться в бане». А еще в русских банях принято хлестать друг друга вениками из тонких прутьев, а зимою — выскакивать распаренными на мороз и прыгать в снег, дабы тело укреплялось благодаря сим приятным испытаниям.

После бани нас с братом Северином уже ждал брадобрей, который избавил нас от огромных бород, подстриг волосы и даже выстриг на головах монашеские тонзуры. А потом и мне, и Северину с поклоном подали новую одежду. Я, признаюсь, уже не удивился бы, увидев богатое боярское платье, но увиденное превзошло все мои ожидания. Посаднику удалось где-то — видимо, на здешнем торгу, — достать для Северина католическое монашеское облачение, а для меня — аббатское! Я был просто потрясен. Мне еще в Империи приходилось слышать про широкое русское гостеприимство, но до сих пор Русь обращалась ко мне только другой, гораздо более неприглядной стороною. Вот такой подарок благой волею Господней был уготован к моим именинам, осанна и троекратная аллилуйя Господу нашему Иисусу Христу и его святому апостолу Иоанну Богослову.

И вот что мне за это время поведал Ратибор, да продлятся дни сего отважного и честного боярина.

Прокопий Коснятич, уехавший в Киев, пропал, что неудивительно, ибо в столице Руси после смерти Георгия Долгорукого шла жестокая борьба за великокняжеский престол. В Залесье же все было спокойно, никто не смел посягнуть на суверенные права князя Андрея Георгиевича, и он даже совершил то, на что давно уже никто из русских князей не решался: собрал вече в двух старейших городах — Ростове и Суздале и был единодушно избран князем в дополнение к его наследственным правам. А местом своего пребывания Андрей определил Владимир, город не столь древний, но процветающий стараниями Владимира Мономаха и Георгия Долгорукого.

Князь Андрей принял Ратибора Борисовича весьма благосклонно. Услышав, что в Новгороде тайно проживает императорское посольство к его покойному отцу в составе высокопоставленного рыцаря Храма и виднейшего архитектора его величества, он немедленно выдал Ратибору необходимые посольские полномочия и охранные грамоты, и тот спешно поехал в Новгород.

Прибыл Ратибор туда в середине августа, недели за две до оговоренного нами срока. Явившись к Радко Хотеновичу и не увидев нашего посольства, он, разумеется, стал спрашивать, что случилось. Злокозненный иуда Радко объяснил, что Арнульф и Мирослав были арестованы по повелению князя Святослава Ростиславича, и больше он якобы ничего не ведает, а назавтра надолго уезжает по своим купеческим делам в Киев. И действительно, уехал: видимо, убоялся возмездия за свои гнусные деяния.

Ратибор, имея все полномочия и охранные грамоты, побывал и у князя Святослава, и у многих бояр, прежде всего сторонников Андрея Георгиевича. И вот какую трагическую историю он узнал и пересказал мне.

Незадолго до приезда Ратибора на дворе Святослава при большом стечении народа состоялся княжеский суд. Арнульф, Мирослав и слуги Арнульфа обвинялись в намерении нанести вред Новгороду. Обвинителем выступал сам князь, бывший не прочь заполучить в свою казну имущество обвиняемых, прежде всего дары императора Фридриха. Лжесвидетелем обвинения выступил доносчик Радко, который в случае успеха своего богопротивного дела — нарушения Девятой Священной заповеди — мог получить свои тридцать сребреников в виде доли от конфискованного имущества. В пользу обвинения было то, что мы жили в Новгороде под видом простых купцов, а не послов, — а я ведь предупреждал Арнульфа об опасности такого переодевания! Охранные грамоты покойного великого князя Георгия Владимировича в этом случае уже не действовали, да и если бы даже действовали, то мало чем могли бы помочь во враждебном княжестве. Словом, положение изначально было тяжелым, и если бы подобный суд проводился где-нибудь у нас в Империи, я не поручился бы за его счастливый исход.

Законы князя Ярослава Мудрого, по которым живет Русь, подробно описывают преступления против жизни и собственности, государственные же преступления остались неохваченными сим вполне достойным кодексом под названием «Русская правда». И если, например, по законам Ярослава для обвинения в убийстве необходимы показания семи свидетелей, то сколько требуется для обвинения в намерении нанести вред городу — непонятно. На мой вопрос, в чем вообще могло состоять нанесение вреда, Ратибор ответил, что наверняка было придумано что-нибудь в духе языческих императоров Тиберия и Калигулы.

Но доказательства против Арнульфа и Мирослава все равно нужны были более весомые, все же они были благородными дворянами, а Арнульф к тому же и иноземцем. И тогда, поскольку благородных дворян здесь не принято пытать, князь предложил на выбор: либо пытку слуг Арнульфа, либо Божий суд любым из трех способов — мечом, огнем или водою.

Арнульф не мог допустить пытку своих верных слуг и выбрал Божий суд. Мечом, то есть в форме судебного поединка, ибо брать в руку раскаленное железо или погружать ее в кипяток означало заведомо обречь себя на проигрыш: ведь Господь Бог хотя и не должен допускать осуждения невинных, но позаботился так устроить наше бренное тело, что от раскаленного железа и кипятка на руке неминуемо остаются ожоги.