Сергей Заграевский - Архитектор его величества

Вот, пожалуй, и все, что я хотел бы рассказать про укрепления Пскова. Лучше я поведаю тебе, как в сем городе прошли мои именины, которые я, несмотря на печальные известия о гибели Арнульфа и Мирослава, без преувеличения могу назвать самыми радостными за пятьдесят один год моей бренной земной жизни.

Вечером двадцать пятого дня сентября Лука Онцифорович, как и обещал, давал ужин для наиболее именитых горожан. Всего присутствовали около двадцати гостей. Ратибора Борисовича посадили по левую руку от хозяина, меня — по правую, то есть на самом почетном месте. Я впервые был на русском пиру и, признаюсь, ожидал увидеть варварское пиршество в духе сказок про Валгаллу — ведь Русь некогда управлялась норманнами, да и сейчас, как я тебе уже писал, все здешние князья ведут свой род от них. Но пир проходил на удивление благонравно и чинно: возможно, это было связано с тем, что среди гостей были священники, но в нашей славной Империи это не помешало бы разгулу, в котором, что греха таить, и прелаты могли бы принять живейшее участие. Длинный и широкий стол ломился от разнообразнейших яств, слуги все время подносили нам новые блюда и чаши с самыми изысканными винами. Вообще говоря, соблюдать умеренность в еде и питии, полезную после полуголодного питания у Ганса из Мильбаха, мне становится все труднее и труднее.

На том ужине присутствовал настоятель Мирожского монастыря Авраамий. Здесь монастырских настоятелей называют на греческий лад — игуменами, и сей престарелый игумен, познакомившись со мной и узнав про мои именины, пригласил меня на следующий день присутствовать на богослужении в его монастыре. Приглашение на литургию меня приятно удивило, ведь в нашей богоспасаемой Империи священника другой веры вряд ли допустили бы на мессу. Во всяком случае, я в своем аббатстве не допустил бы.

А Лука Онцифорович, услышав про мои именины, сказал, что назавтра вечером даст в мою честь большой пир, — хотя, по моему скромному мнению, и тот ужин вполне мог бы называться пиром.

Переночевали мы у посадника в уютных мягких постелях, причем я настолько отвык от таких удобств, что заснул с трудом. А наутро мы с Ратибором и Северином отправились в Мирожский монастырь. Посадник с всей своей многочисленной семьею решил не идти в городской собор, а присоединиться к нам. С нами пошли и многие бояре, тоже с семьями. Переправа стольких людей на другой берег реки Великой заняла немало времени, но в итоге на заутреню в честь скромного праздника преставления святого Иоанна Богослова в монастырском соборе собралась такая толпа, которая, как мне сказали, здесь редко бывает даже на Великое Христово Воскресение.

По пути в Мирожский монастырь я обдумывал вот что: у себя на родине я, как рукоположенный в прелаты, обязан находиться в храме с покрытой головой, но здесь все же византийская церковь, и в головных уборах, наверное, могут быть только здешние священники. И я, боясь обидеть гостеприимного старого игумена Авраамия и оскорбить чувства русских, подходя к храму, снял свой пилеолус, который здесь называют просто ермолкою, и спрятал за пояс. В итоге все прошло прекрасно, и Авраамий по моей просьбе прочитал заупокойную молитву не только по исповедовавшему византийскую веру Мирославу Чудиновичу, но и по добрым католикам Арнульфу из Кесарии и его слугам.

Мирожский монастырь по здешним меркам весьма богат, владеет большими угодьями и мельницами в пойме речки Мирожи, кузницами на берегу реки Великой, многими другими ремесленными промыслами. Здесь ведется летописание, есть и библиотека, и мастерские переписчиков и иконописцев. Монастырский собор, посвященный Преображению Господа нашего Иисуса Христа, которое на Руси называют Преображением Спаса, возведен в тех же византийских формах, что новгородские храмы, но гораздо меньше по размерам, более приземист и имеет одну большую главу, опирающуюся на четыре выступа стен. Выстроен он из плинфы и природного камня совсем недавно, всего несколько лет назад. Его только-только закончили расписывать, и я должен сказать, что сия живопись радует глаз.

Вечером я был на пиру, который Лука Онцифорович давал в мою честь. Пир отличался от предыдущего лишь тем, что гостей было не двадцать, а пятьдесят, а то и больше, и сидел я не по правую руку от хозяина, а во главе стола. В большом зале терема Луки Онцифоровича было не продохнуть в самом прямом смысле: через маленькие окошки свежий осенний воздух поступал весьма скупо. Тем не менее всем было весело и радостно. Среди приглашенных был и Ганс из Мильбаха, но он даже не посмел заговорить со мною, настолько выше его я оказался в здешней иерархии.

Так прошли мои именины. На следующий день я проснулся, каюсь, с несколько тяжелой головою после вчерашнего пира. Но слуги тут же поднесли мне огуречный рассол — весьма действенное русское средство против похмелья, и я смог сразу же начать писать тебе. Как только допишу, слуга Ратибора Борисовича спешно отправится в Империю, дабы доставить сие послание. Вряд ли он догонит английских купцов, с которыми я отправил предыдущее письмо, тем паче вряд ли обгонит нашу монастырскую почту, но хотя бы сократит тягостное время твоей уверенности в том, что я до сих пор занимаюсь тут грубой плотницкой работою.

Скоро, брат мой во Христе, мы с Ратибором отправляемся в Суздальский край к князю Андрею Георгиевичу. Надо сказать, что я выразил желание после всего произошедшего вернуться домой в Вормс, но Ратибор в весьма мягкой и при том настоятельной форме объяснил мне, что приглашение от князя Андрея строить храмы является весьма почетным, и отказываться от него нельзя, к тому же деньги были выданы князем на мое путешествие из Новгорода во Владимир, а не в Вормс. Как ты понимаешь, любезный мой земляк Конрад, у меня не оставалось другого выхода, кроме согласия на продолжение путешествия.

Жаль, что мы нескоро увидимся, но, видимо, так угодно Господу. Благодать Божия да пребудет с тобою и всеми нашими братьями во Христе, пусть дни твои будут полны радости и преуспевания. Аминь.

Вечно любящий тебя и всей душою преданный тебе раб Христов и земляк твой Готлиб-Иоганн

[номер по описи Венской библиотеки: XII-34-5836/B-VIII]

ЕГО ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННОМУ СИЯТЕЛЬСТВУ КОНРАДУ, АРХИЕПИСКОПУ ВОРМССКОМУ, В МИРУ ГРАФУ ФОН ШТАЙНБАХУ, ОТ ГОТЛИБА-ИОГАННА, В МИРУ БАРОНА ФОН РОЗЕНАУ, БОЖИЕЙ МИЛОСТЬЮ НАСТОЯТЕЛЯ АББАТСТВА СВЯТОГО АПОСТОЛА ПАВЛА В ВОРМСЕ

ПИСАНО В ГОРОДЕ ПЕРЕЯСЛАВЛЕ ЗАЛЕССКОМ [31] Ныне Переславль-Залесский. В ТРЕТИЙ ДЕНЬ ДЕКАБРЯ 1157 ГОДА ОТ Р. X.

ПРИВЕТСТВУЮ ТЕБЯ, ВЫСОКОПРЕосвященный и сиятельный Конрад! Любезный брат мой во Христе, если бы я ведал, какая ждет меня дорога из Пскова в Суздальскую землю, я бы, наверное, наотрез отказался ехать и остался во Пскове архитектором хоть у посадника Луки Онцифоровича, хоть даже у Ганса из Мильбаха. Дело в том, что длительная задержка в пути, вызванная известными тебе печальными событиями, приключившимися в Новгороде с нашим посольством, приблизила нас к самому опасному и тяжелому времени для здешних путешественников — поздней осени и началу зимы.