Сергей Заграевский - Архитектор его величества

Надо сказать, что мудрый и многоопытный Лука предупреждал нас с Ратибором, что если мы отплывем от Пскова в начале октября, то по пути во Владимир встретим осеннюю распутицу, когда волоки почти непроходимы. А потом, скорее всего, попадем и в ледостав — так здесь называют время, когда плавание по рекам становится невозможным из-за появления льда, но при этом лед еще не столь крепок, чтобы можно было пересесть на сани и ехать по зимнику. Ледостав бывает ранним — в начале ноября, бывает и поздним — в начале декабря, и предугадать его точное время невозможно, несмотря на огромное количество здешних народных примет и предсказателей погоды. Поэтому в ноябре и начале декабря никто по русским рекам не ездит, и посадник разумно советовал нам подождать во Пскове пару — тройку месяцев, пока не установится зимний путь и мы не сможем доехать до Владимира на санях.

Ратибор ответил Луке, что мы спешим: князь Андрей Георгиевич хочет успеть построить храмы в течение 6666 года, дабы успокоить народ. Я тебе уже писал, любезный мой земляк, что начавшийся в сентябре 6666 год по византийскому календарю многие здесь считают едва ли не концом света. Значит, я уже зимою должен сделать все чертежи и расчеты, дабы весною храмы начали строиться. Сей доблестный боярин рассчитал, что нам достаточно будет доплыть до города Переяславля Залесского, который ближе, чем Владимир [32] См. листы 1 и 2 Рисунков и чертежей. , а оттуда уже ведет наезженный круглогодичный сухопутный путь, и если Бог даст не очень раннюю зиму, то мы успеем в Переяславль ранее ледостава. При том, что я уже свободно говорю по-русски, мне пришлось раза три переспросить у боярина название Переяславля, прежде чем я смог его выговорить.

Выразив надежду на Бога, Ратибор настоял на немедленном отъезде. Мне показалось, что я вижу в глазах отважного боярина не надежду на Бога, а ту же прискорбную самонадеянность, уже погубившую благородного рыцаря Арнульфа из Кесарии, но возражать не стал, ибо понимал, что сие бесполезно.

Посадник Лука Онцифорович сделал все, чтобы нам помочь. Он предоставил нам легкую и быструю военную ладью с рулевым и десятью гребцами — городскими дружинниками в полном вооружении. Как он объяснил, в сие время года мы уже не сможем присоединиться к какому-либо купеческому каравану и нам придется плыть в одиночку, а в военной ладье мы сможем отбиться от любых разбойников, в крайнем случае — уйти от преследования. Кроме того, на некоторых волоках уже может быть безлюдно, а сия ладья достаточно легка для того, чтобы при необходимости перетаскивать ее самим.

Лука даже не хотел брать с Ратибора денег за наем ладьи с воинами, считая себя обязанным обеспечить безопасный проезд послов его величества: насколько я понял, посадник питает глубокое уважение и к нашему императору, и к Андрею Георгиевичу. А когда после долгих уговоров Лука все же согласился, то попросил заплатить деньги не ему, а в городскую казну, из которой содержится небольшое псковское регулярное войско, занимающееся в основном охраной спокойствия в городе. Как здесь говорят, столь достойные и порядочные бургомистры являются на Руси большой редкостью. Хотя, что греха таить, это большая редкость и в нашей богоспасаемой Империи.

И в первых числах октября мы отплыли. Погода была прекрасной, деревья были покрыты золотистой листвою, и ничто не предвещало того Божьего наказания, которое вскоре нас постигло. Русские воины вели ладью весьма искусно: после путешествия с Сотко Сытинычем я кое-что в этом понимал. Корабль имел боевой вид, над каждым гребцом висел его щит, как на норманнских драккарах и снеккарах, многократно виденных мною в наших северных портах. Да и в целом сия ладья по сути была тем же снеккаром, только более приспособленным для плавания по рекам. Нос ее украшала не статуя Николая Мирликийского или какого-либо другого святого, как на большинстве здешних торговых кораблей, а огромная голова дракона самого устрашающего вида. Единственное, чего не хватало сему славному кораблю, — хотя бы небольшого уюта. Даже на лавках спать было невозможно, столь узкими и короткими они были, и приходилось отдыхать прямо на холодном и сыром днище. Впрочем, вскоре о сне пришлось почти совсем забыть, поспать удавалось лишь урывками.

Когда мы вышли из реки Шелони в озеро Ильмень, поднялся сильнейший ветер, погнавший наш корабль не в нужную нам сторону устья реки Полы, а в сторону истока Волхова. Выгрести против такого ветра было невозможно, и мы решили, что сам Бог велит нам доплыть по Волхову до Новгорода, благо это совсем недалеко, и пополнить запасы пищи. Но воистину неисповедимы пути Господни: в Новгороде мы не смогли даже сойти на берег, ибо там свирепствовала чума, которую здесь называют «мором».

Борются с сей бедою так же, как у нас: запираются в своих домах, вознося Господу молитвы о спасении. Потом, когда опасность миновала — все зараженные умерли, и чума сама собою угасла, — уцелевшие выходят на улицы и убирают трупы.

Скажу откровенно: меня всегда беспокоило, как смеет зараза добывать обильное питание в Божьих храмах, куда собираются люди в надежде найти от нее убежище, и почему Господь позволяет ей превращать храмы в братские могилы. Думаю, высокопреосвященный архиепископ Конрад, что божественное устройство мира, требующее прятаться от заразы, не менее велико и непостижимо, нежели чудо божественной литургии, требующее собираться вместе, тем самым подвергая себя риску заразиться. Но я, как тебе ведомо, в богословии не силен и потому лишь скромно выражаю поддержку тем священникам, которые берут на себя смелость в дни чумы запирать церкви, рискуя навлечь на себя архиерейский гнев. Мирские же власти обязаны не допустить распространение заразы на другие города, и на Руси при ее малонаселенности и огромных расстояниях это нетрудно: даже если чума поплывет на корабле в соседний город, то путь настолько длинен, что она успеет поразить всех плывущих и остановится.

Но нас бесконечной милостью Господней чума миновала, ибо мы еще с Волхова увидели множество лежащих на улицах гниющих тел несчастных новгородцев, не стали причаливать, развернули наше судно и поплыли обратно, с трудом выгребая против хотя и несколько притихшего, но все еще сильного ветра. Глядя на зачумленный Новгород, Ратибор Борисович мрачно посетовал, что иуде Радко повезло: он вовремя уехал в Киев.

И мы, потеряв немало времени, вновь вышли в озеро Ильмень. Неблагоприятный ветер волею Божией почти прекратился, но резко похолодало, и начались дожди. Над ладьею повесили балдахин, но он быстро промок насквозь, и с него все время капало. Все надели теплые кафтаны и закутались в плащи, но холод все равно пробирал до костей: таково его свойство в условиях сырости.