Олег Велесов - Лебедь Белая

– Милославушка, горлица моя сизокрылая, – наконец-то обратился ромей и ко мне, – чайка воздушная! Кудесница распрекрасная! День ото дня хорошеешь. Глядел бы на твою красу не отрываясь.

А вот здесь он перегнул. Я, конечно, не отказываюсь от красоты и прочих славословий, приятно такую песню слушать, но меру тоже знать нужно. Что это за чайка? Та самая, которая вопит хрипло и в помойках роется? Ну, знаете, это ни в какие ворота…

– Язык у тебя что помело, ромеюшка мой заморский, – погрозила я ему пальцем. – Гляди, откусит его тебе какая-нибудь чайка.

Фурий покраснел, вспомнил, как я ему при последней встрече люлей навешала. На щеках царапины до сих пор не зажили. Жаль, что на пользу ему это так и не пошло.

– Милославушка, – он состроил обиженную мордочку, – я к тебе со всей душой, со всем своим огромным, так сказать, сердцем, а ты придираешься, – он всплеснул руками. – Но отложим плохое в сторону. Я не просто так к вам пришёл, а с предложением.

Мы разом насторожились. Если ромей что-то надумал предложить, значит, беда уже не за порогом – она здесь, возле нас ходит, сапожищами топает. Горазд с Горыней на палки свои сначала опирались, а теперь обеими руками перехватили, будто мечи. Дядька Малюта отнял у меня поварёшку – хоть какое-то оружие – а новоявленный дружинник Сухач начал осторожно пробираться к задней калитке. И только Гореслав по-прежнему оставался спокоен.

– Говори, ромей.

Фурий кивнул Павлинию, тот подошёл к столу и положил на столешницу тугой кошель. Я уловила ухом слабый ток золота.

– Это долг мой, Гореславушка, перед тобой. Сорок солидов! Монетка к монетке, без обмана. Всё как договаривались: ты мне девку, я тебе деньги. Получай!

Я посмотрела на воеводу: только не говори, уважаемый, что ты меня с княжьего двора для того свёл, чтобы этому негодяю продать! Я даже зашипела от огорчения, предчувствуя несчастье, а Гореслав стоял такой же спокойный и со скрещенными руками. Шипение непутёвой девки за спиной его не волновало, а вот кошель, по всей видимости, настраивал на иной разговор. Он немного потомил всех нас молчанием, будто не знал, чем ответить на ромеевское предложение, потом сказал:

– Задержался ты с оплатой, Марк Фурий. Сильно задержался. Неплохо бы проценты получить.

Дядька Малюта тот час взял меня за руку и притянул к себе, никому, дескать, не отдам. Что бы там Гореслав не задумал, а дядька Малюта меня не выдаст ни за долги, ни за проценты. Отрадно! В груди немножечко полегчало, но душа всё равно скулила отчаяньем. Что там не делай, а дружина пойдёт за воеводой, а не за кормщиком.

– Это уже разговор! – Фурий радостно запрыгал и щёлкнул пальцами. – Павлиний, друг мой, добавь.

Раб положил рядом с первым кошелём второй такой же, а ромей посмотрел на меня, как на собственность. Губки его растянулись в тонкую ниточку, и он поманил меня пальцем:

– Иди ко мне, рыбонька моя. Не бойся, не обижу. В шелках будешь ходить. В золоте!

Я повела плечами: на кой мне сдались твои шелка, пёс бесстыжий? Меня дома и в льняной рубахе за стол сажают.

– Погоди, ромей, не торопись, – остановил Фурия воевода. – Теперь давай за лодью сожжённую рассчитаемся, и за товарищей моих тобою погубленных. За них ты какую цену положить готов?

Фурий оторопел, а я начала понимать, что воевода никому меня отдавать не собирался. Русы за кровь денег не берут. За кровь кровью платят. Дядька Малюта усмехнулся, ослабил хватку, а я выдохнула и поискала глазами скамейку присесть.

– Что ответишь, ромей? – спросил Гореслав.

Тот начал юлить.

– Лгут! Все лгут! Не виноват я в гибели твоих дружинников. Верь мне, Гореславушка. Враги под меня копают.

Я хмыкнула: если под тебя что и копать, то могилу, а сверху ещё камень положить, потяжелее, чтоб выбраться не смог. Я нахмурила носик и сказала:

– Тебя, ромей, подвесить за причинное место над углями, сразу обо всём поведаешь.

Кажется, он расстроился. Ему впервые нечего было сказать, и он беспомощно водил глазками по нашим лицам. На какой-то момент мне даже жалко его стало: маленький, бедненький. Его бы запеленать, взять на руки, покачать, сунуть в рот соску… Но стоило вспомнить, что эта тварь за киевскими причалами учинила – жалость стремглав умчалась прочь. Да и расстроенным он оставался недолго. Беспомощные глазки налились красным, и он прохрипел своему Павлинию:

– Деньги забери.

А вот тут уж дудки! Я кинулась к столу, схватила оба мешочка и прижала к груди. Подошёл Добрыня, сел рядышком, зевнул. Дружина расступилась и с любопытством смотрела, что будет дальше. Отбирать у меня кошели Павлиний остерёгся и многозначительно посмотрел на хозяина.

Что-то надо было делать. То, что жадность родилась раньше ромея, знали все, и он в том числе. Но поди переступи через огромного пса, у которого клыки с палец, а характер не лучше моего. Фурий потоптался, поводил бельмами и ничего более умного не придумал, как сказать:

– Отдай.

Я ответила:

– Не отдам.

Я уже говорила, что своего не отдаю никому. Эти деньги ромей заплатил за меня, стало быть, они и мои тоже. Попробуйте теперь отнять.

Ромей понял, что деньги вернуть не получится, что у него вообще ничего не получиться, скорчил гневную рожу на прощанье и ушёл. Он, конечно, мог натравить на меня не только Павлиния, но и того с дубинкой, но вряд ли и в этом случае он мог рассчитывать на успех.

После его ухода мы какое-то время стояли в напряжении, ждали неприятностей, как тогда за причалами, но Голунь не Киев, здесь баловать просто так не позволят, поэтому мы поуспокоились и вернулись к столу. Мешочки я передала дядьке Малюте, пусть он решат, что с ними делать.

Дажьбог склонился над крем окоёма, запорошил крыши домов сумерками, изготовился ко сну. Я подумала, что и мы спать отправимся. В самом деле: брагу выпили, поросёнка съели, ромею дорогу указали – чем ещё заняться? Но у воеводы было иное мнение.

– Спасибо тебе, друг Капуста, за кров, за хлеб, пора и честь знать, – сказал он поднимаясь. – Уходим мы.

Из дружины никто его решение оспаривать не стал. Близнецы сбегали в клеть за вещами, дядька Капуста снарядил в дорогу съестного припаса. Радиловна долго обнимала Гореслава, гладила его по спине, словно с сыном прощалась. Потом, вспомнив о чём-то, сходила в горницу, вынесла меч в старых кожаных ножнах и собственноручно опоясала им воеводу. Гореслав подарок принял, поклонился старухе в ноги. Я скосилась на дядьку Капусту, его, должно быть, меч, не жалко ли? Тот кивал головой, мол, всё правильно, мать, делаешь.

Дядька Малюта поговорил с Гореславом. Они хоть отныне и отец с сыном, но по-прежнему воевода с кормщиком, поэтому Гореслав всё равно старший. Дядька Малюта спросил, куда, мол, идём. Мне тоже это было интересно, поэтому я подошла ближе.