Максим Сбойчаков - В бой роковой... [документальная повесть]

— До самозабвения предан Советской власти.

И это подтвердилось всеми его последующими делами... Правда, сейчас, пожалуй, ничем он помочь не сможет. Все же Макар решил дождаться его прихода. Пока ждал, прикидывал варианты своего ухода за линию фронта. Неплохо бы повторить прежний маршрут. Удастся ли? Жаль, нет Федоровича — мобилизовали в армию.

Наконец пришел Николаев. Боев заметил, что он спокоен, как будто ничего не случилось. Хорошее самообладание. Подтянутый, со строгими чертами лица, с тонкими усиками, заостренными на концах, он суховато поздоровался. Размеренный человек, подлинно

военный, многолетней службой воспитавший в себе пунктуальность. Не спеша закурил. У Боева не хватило терпения ждать, спросил:

— Михаил Васильевич, неужели нельзя восстановить дежурство на радиостанциях?

— Нельзя. И на «Таймыре», и на тральщике радиостанции взяты полицией под контроль.

Помолчали. Боев сказал, что в этих условиях ему остается лишь уход за линию фронта.

— А нельзя ли скрыться где-то здесь? — Поймав вопросительный взгляд Боева, Николаев объяснил: — Наша группа разработала план захвата Исакогорской радиостанции...

— Вот это дело! Конечно скроюсь. Ведь ждать-то недолго?

Затянувшись сигаретой, Николаев посмотрел на Боева, глаза которого, до того печальные, заискрились.

— К сожалению, нам неизвестно, сколько придется ждать...

Макар возразил:

— Красная Армия наступает, стало быть, не сегодня-завтра можно ринуться и нам...

Николаеву не хотелось огорчать товарища, но что поделаешь?..

— Наступление Красной Армии под Обозерской потерпело неудачу, Макар, — тихо произнес он.

— Как? Не может быть!

Загасив докуренную сигарету, Николаев поднялся.

— Не хочется верить, но это так. В общем, захват радиостанции придется отложить до эвакуации войск Антанты. Тогда Красная Армия наверняка пойдет неудержимо...

У Боева опустились руки. Последняя ниточка, за которую было ухватился, оборвалась.

— Какая жалость! — голосом, похожим на стон, произнес он. — Так я верил в успех наступления... Не придется мне участвовать в восстании, Михаил Васильевич.

Николаев заметил, как помрачнел Боев.

За ночь Макар все продумал и твердо решил уходить за линию фронта. Рассчитал так: часа два побыть на рынке, затем пройти в Кузнечиху к Эзериням, проститься с Аней и через сутки — в путь.

Но дело обернулось по-другому. На рынке его ждал все тот же тип. Боев нырнул в ларек купца, зашел в его конторку, с полчаса вел разговор насчет поставок товаров, а выйдя, увидел остроносого, причем уже не одного, а в сопровождении полицейских. Они окружили его и объявили об аресте. Боев окинул их сердитым взглядом и, видя, что они намереваются взять его под руки, произнес:

— Это какое-то недоразумение, господа! Я сам пойду в контроль и обжалую беззаконие.

В их сопровождении он и ввалился в кабинет следователя.

— Безобразие! Меня, торговца, хватают. Я лично с господином Френсисом знаком, в Америку вместе с послом собирался...

На вопрос следователя остроносый пояснил:

— Это тот самый, о ком вам докладали.

— Мне эти господа крупную сделку срывают, — делая вид, что не слышит сказанного, возмущенно воскликнул Боев. Вынув часы на серебряной цепочке, добавил: — Через тридцать минут я должен подписать контракт, после чего к вашим услугам. Вот мои документы.

Следователь посмотрел его паспорт и разрешил до разбора дела оформить сделку. Даже не обыскал. И слава богу, в полушубке у Макара лежал наган.

— Сопроводите господина купца куда ему нужно, — приказал он остроносому.

Тот согнулся в поклоне.

Пошли по Троицкому проспекту. Боев выжидал удобного для побега момента. На углу Поморской его окликнул Юрченков, не заметив, что он под конвоем.

— Чаю не возьму, а сигарет нет, — сердито ответил ему Боев.

Насторожившийся было шпик успокоился.

Дошли до угла Пинежской и Набережной, где стоял знакомый дом союза транспортных рабочих, куда Макар часто заходил к Теснанову. Па первом этаже чайная с хорошо знакомым ему длинным коридором.

— Меня должны ждать здесь, — кивнул он конвоиру и, не дожидаясь ответа, шагнул в коридор.

Уже вечерело, обычно в это время в чайную приходили подпольщики. Какими бы желанными они оказались сейчас! Устроили бы какую-нибудь заварушку и... Оглядел зал, но нужных людей в нем не было. И все равно надо что-то предпринимать: все должно решиться именно здесь, более удобного места не найти. Коридор как раз пуст... При выходе из зала Боев сунул руку в карман полушубка и, сделав еще несколько шагов, ударил шпика по голове наганом. Одним прыжком оказался у двери, выводившей во двор. Проскочив через него на другую улицу, пошел быстрым шагом, вспоминая явочные квартиры. Самая ближняя Морозкова. Прежде чем завернуть к нему во двор, убедился, что на улице никого нет. В квартире подпольщика сбрил усы, покрасил волосы, частично сменил одежду и ночью, где дворами, где плотно прижимаясь к заборам, отправился в Кузнечиху.

Чутко спавшая Аня услышала троекратный стук в дверь и, накинув халатик, мигом выскочила в сени. Знала: это его сигнал! Впустила и повисла у пего на шее, не ощущая холода полушубка. На руках он внес ее в комнату. Разговаривали, не зажигая огня. Сколько всего накопилось за эти бурные дни! Но самое главное — теперь они отправятся вместе, она была в этом уверена. И тут же сказала ему о своем решении, прижав головку к его груди. Нежно гладивший ее подстриженные под кружок волосы, Макар замер и не отвечал на ее слова. Аня испугалась.

— Ты не хочешь? Но все равно пойду с тобой... Я хочу быть там, где ты! — зашептала она, и шепот ее походил на крик.

— Аня, милая моя Аня! Я очень хочу этого, потому что сильно люблю тебя. Ты была со мной, когда я ходил за линию фронта, ты будешь в моем сердце всегда, но... — Он замолчал, подбирая слова, потом взял ее руки в свои и заговорил о том, что она — единственный член комитета вне подозрений. Стало быть, может продолжать деятельность. Ее имя известно там, в штабе армии, в губкоме партии, представителю ЦК. Именно к ней они направляли и, возможно, еще будут направлять разведчиков.

— А теперь скажи: вправе ли мы поддаваться своим чувствам? Как встретят нас, влюбленных, в штабе? Не сочтут ли дезертирами? Уже только оттого, что они могут так подумать, мне становится страшно.

Макар замолк и сейчас же опять ощутил голову Ани на своей груди. Она всхлипывала, сдерживая рыдания. Немного успокоившись, прошептала:

— Ты прав, прости меня, миляйс, прости.

Он нежно погладил ее плечи. Ему нравилось, когда она говорила ему латышское «миляйс» вместо «милый» или «драузепиш» вместо «дружок». В них, этих словах, было много любви и тепла.