Максим Сбойчаков - В бой роковой... [документальная повесть]

— В Пинеге эту справку подвергли сомнению.

На вопросы Рындина человек уверенно объяснил, что он, Чарушев, действительно красноармеец, как указано в справке, дезертировал с фронта, не выдержав притеснений со стороны комиссара. Хочет воевать на стороне белых. Долго скитался по лесу и обрадовался, когда наконец вышел к своим. Однако тут его оскорбляют, требуют, чтобы признался в каком-то бунте на острове. Перебежчик клялся, что он и названия-то такого острова не слыхивал.

Рындин прервал его:

— Хватит!

Видя, что его собираются увести, перебежчик взмолился:

— Господин начальник, а как же насчет службы-то? За тем и шел, чтоб с антихристами биться. Листовки ваши читал...

— Посмотрим. Разберитесь, — кивнул он начальнику следственного отдела.

Перебежчик, конечно, явление редкое, достоин внимания, но сейчас нужнее всего преступники Мудьюга. Этот же на них не похож.

В одной из камер тюрьмы почти одновременно появилось два новеньких — один угрюмый, неразговорчивый, вроде ничем не интересующийся, а второй — в истертой красноармейской форме, словоохотливый, назвал свою фамилию и что-то принялся рассказывать. Сидевшие на топчане Юрченков и Чуев сначала не обратили на него внимания, но потом голос рассказчика показался им знакомым. Они обернулись и поняли, что не ошиблись: в человеке, назвавшемся Чарушевым, они узнали Федора Лесукова. Но удивления не выразили. Федор тоже было широко раскрыл глаза, но тут же перевел взгляд, продолжая свой рассказ о дезертирстве из Красной Армии. И когда это он, подпольщик, друг Левачева, мог туда попасть? — недоумевали друзья. Они хорошо знали, что Лесукова арестовали вместе с Левачевым и отправили на Мудьюг.

— За что ж в тюрьму-то тебя, раз с красными воевать хочешь? — спросил один из арестантов.

— А за одно то, что, на мою беду, что-то произошло... На каком-то Мудюге.

— Мудьюге, — поправил кто-то.

— Может и так, на хрена он мне сдался.

Узники заинтересовались, что же на этом острове произошло.

— Откуда мне знать. В дороге, пока везли сюда, я об том прослышал. Будто бы охрана там арестантам не по нраву пришлась. Напали, несколько винтовок у часовых отобрали и в схватку вступили. Потом на баркасах уплыли. Ныне за ними по лесам гоняют.

Подробности, рассказанные Чарушевым — Лесуковым, открывали многое. Чуев и Юрченков живо представили картину неравной схватки на острове и с благодарностью смотрели на рассказчика, поняли, что Федор специально для них рассказывает, чтобы сообщить о товарищах по борьбе. Но пришли в замешательство, когда он заговорил о том, как просился в команду по ловле беглецов.

Несколько дней Федор распространялся в таком же духе. Его уводили на допросы. С последнего он пришел расстроенным.

— Убегал, надеялся, а оружие мне не доверяют. Берут лишь на окопные работы.

Прощаясь, сказал:

— Не поминайте лихом, братцы, — и печально посмотрел на Чуева и Юрченкова.

Военному контролю удалось выловить нескольких беглецов, но это не удовлетворило Рындина. Пойманные были мелкой сошкой. Правда, их показания, что где-то в лесу скрывается группа Поскакухина—Стрелкова, подстегивали его на продолжение розыска.

Одновременно у Рындина созрел план, одобренный Миллером: ликвидировать мудьюжский лагерь, а вместо него создать новый — на заполярном полуострове Иоканьге... Такой, чтобы Мудьюг заключенным представлялся раем. Оттуда уж не убежишь. И порядки ввести другие: за малейшее непослушание — расстрел на месте.

Внезапно городская тюрьма была поднята на ноги. Заключенных построили, повели на пристань и спешно погрузили на пароход. В трюмы, набитые до отказа, бросили по три английские галеты на брата. Только к концу вторых суток причалили к страшному полуострову. Для заключенных тут уже приготовили бараки и землянки, в каждой из которых самое большее можно разместить по 50 человек, а запихивали в них по 150-170.

— Это вам в награду за Мудьюг, — издевался тюремщик.

...Грудин с тревогой выспрашивал у Золотарева, ставшего писарем штаба белогвардейских войск, кого поймали, нет ли среди них бывших подпольщиков или советских руководителей. Но и тому мало что удавалось узнать — все дела вел военконтроль.

Однажды Золотарев сообщил:

— Сергей Марухин в городе. С документом солдата-фронтовика, получившего отпуск по болезни. Ты не представляешь, Сема, какие новости он принес! Слушай. Первая: группа Поскакухина—Стрелкова на советской земле...

— Вот это молодцы!

— Да, почти месяц шли без куска хлеба. Пришлось отбивать атаки ищеек. Так что не зря ты крестьян с баркасами подговаривал.

— Это пустяки, Саша. Но они-то какие отважные!

— Безусловно. В пути часть откололась, посчитала, что лучше пробираться поодиночке. Их-то и ловили. Второе: Федор Лесуков тоже отшельником был, форму и справку красноармейскую раздобыл, это и помогло ему избежать Мхов. К счастью, сумел он и с окопных работ сбежать. Шлет поклон, просит сказать Чуеву и Юрченкову, чтоб не считали его подлецом.

— На Иоканьгу им не передашь.

— Я так и сказал Сергею. И наконец, третье, самое главное: Красная Армия готовится к наступлению на Архангельск. Военком армии Кузьмин вернулся с Восточного фронта. Вот так-то, пекарь!

Грудин долго тряс руку Золотарева.

— Как себя чувствуют беглецы, не говорили?

— Некоторых положили в лазарет. Поскакухина, говорят, Ленин к себе приглашал, слушал его страшный рассказ. Теперь они со Стрелковым выступают перед красноармейцами на передовых позициях. Те клянутся пойти в наступление с таким же мужеством, с каким восставали и пробивались сюда мудьюжане.

— Надо, Саша, чтобы весь Архангельск узнал об этом...

Вернувшись с Восточного фронта после разгрома Колчака, Кузьмин попал на VIII Всероссийскую партийную конференцию. Шел последний месяц девятнадцатого года. Рассматривая причины нашей победы, Ленин в политическом докладе назвал ее «чудом» [21] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 343. . Он сказал, что сначала Антанта рассчитывала удушить Советскую Республику силами своих армий. Но попытка эта потерпела полное крушение. Антанте пришлось убрать войска с Архангельского фронта и Черноморского побережья. Вся коммунистическая и революционная пресса Англии и Франции осуждает расправу над французскими матросами, восставшими в Одессе, рассказывает о Жанне Лябурб. На страницах английских газет обсуждались письма солдат, побывавших на Архангельском фронте.

Член Военного совета Орехов толкнул локтем Кузьмина, напомнив, что не зря военком возился тогда с теми солдатами.

«...Мы смогли победить врага, потому что в самый трудный момент сочувствие рабочих всего мира показало себя» [22] Там же, с. 346. , — говорил Ленин.