Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

– А вы что не купаетесь, Георгий Николаевич?

– Ничего, Сан Саныч, успею еще…

Потом все отжимались по кустам, отбиваясь от комаров. Перебравшись на буксир, сели ужинать за большим столом на палубе. Солнце ушло за вершины деревьев, и комаров добавилось. Дымокуры с трухляком и корой дымили в старых ведрах.

– Сколько же их здесь, у меня каши не видно! Кыш, ребята, это мне на одного наложили! – балагурил Грач с комарами. – Да какие же вы полосатые! Либо черти, либо матросы! А?!

– Жуй лучше, Семеныч! – улыбалась Степановна. – Комары-то небось жирные!

– Да я не за себя, я за Колюшку нашу душой извелся! Гля-кось, каки звери! Они, если сговорятся, утащ-щат ее… а, Степановна?!

– Ты что ее Колькой зовешь? – возмутилась кокша. – Она, чай, тебе не парнишка!

Грач на секунду задумался, сунул кашу в рот:

– Грубоватая ты женщина, Степановна, обхождения иностранного не знаешь! Я, как лучше, придумал! Чтобы и по-ихнему было, и по-нашему! А?! – Грач весело покосился, ища поддержки.

Поддержки не было, все улыбались снисходительно.

– Называйте, называйте, Иван Семеныч, мне нравится! – засмеялась Николь и встала собирать посуду. Прижалась между делом к плечу старика.

Белов доел и кивнул Егору сниматься. Он торопился добраться до притока, на котором была устроена привада. Темнело после двенадцати, часа на полтора-два. Сан Саныч хотел пригласить на охоту Горчакова, а потом посидеть вдвоем у костра. Надо было расспросить про Мишку. Почему-то Сан Санычу казалось, что Горчаков, с его опытом, может что-то знать. Начальник пароходства в последнюю встречу ничего о Мишке не сказал.

Позвал Горчакова к себе в каюту:

– Закуривайте, Георгий Николаевич.

– Спасибо, у меня курева нет, я из штрафного изолятора к вам…

– Гарманжой пользоваться умеете?

– Умею, но…

– Берите спокойно, я вам за этот рейс заплачу, так что пользуйтесь…

– А как вы мне заплатите? – Горчаков смотрел с недоверием.

– Закрою на кого-нибудь вашу работу…

– Хорошо бы, если так. Разрешите, я сейчас схожу за куревом?

– Сходите… да, идемте на палубу.

Горчаков закурил, блаженствуя. Они присели на корме. На дальней баржонке как раз вываливали за борт парашу. Емкость была немаленькая, у мужиков что-то не ладилось, орали друг на друга, руками махали.

– На охоту не хотите сходить?

– На охоту? – удивился Горчаков.

– Ну. Мы в последнем рейсе нашли утонувшего оленя, Климов с Егором его на приваду пристроили. Должен медведь ходить…

– Спасибо, Сан Саныч, я с удовольствием… года два уже ружья в руках не держал.

– Где же вы охотились? – теперь удивился Белов.

– Геодезистом работал на «пятьсот первой».

– Вам, что же, оружие выдавали?

– Нет, конечно, так же вот…

– И медведя стреляли?

– Стрелял… но это давно было.

Причалили, вытянули шлюпку и пошли вдоль берега. Впереди за поворотом реки впадал небольшой приток, к которому они и направлялись.

Тихо струился Турухан, плавилась мелочь по гладкой поверхности, иногда эту гладь взрывала большая рыба и хищные круги расходились и уплывали по течению. Солнце село, было еще вполне светло, но лес уже погружался в серую вечернюю дымку. Белов шел впереди с вещмешком за плечами и карабином в руках, за ним Горчаков с двустволкой. Вскоре показался приток, Белов остановился:

– Рановато идем, давайте покурим да от комаров намажемся, – зашептал, доставая пузырек с мазью.

Присели на теплую землю. Самостоятельно Сан Саныч медведя еще никогда не стрелял. При нем не раз добывали переплывающих Енисей, это была не охота, а заготовка мяса. Стреляли с борта из нескольких ружей, но и тогда было страшно – это были настоящие звери, некоторые кидались на борт и умирали не с первого выстрела. Сан Саныч помнил, как у опытных стрелков руки тряслись. Сам он видел, конечно, медведей в тундре, и это тоже бывало не очень приятно. Сан Саныч мазался мазью и чувствовал смятение в душе – одно дело наблюдать за зверем издали, другое – скрадывать! На Горчакова не смотрел, чтобы тот не увидел его страхов.

Горчаков курил и тоже волновался. Давно с ним этого не было. Опасности, которыми был переполнен лагерь, не вызывали в нем ни особенного страха, ни живых эмоций вообще. Он избегал этих опасностей, это было понятно, но не более того, а тут, в вечереющей тайге, он вдруг с душевным трепетом ощутил забытые чувства. Как будто сама человеческая жизнь получала свою обычную цену и возвращалась к нему таким необычным путем. Ему было страшно за эту жизнь. И отчего-то весело.

Сегодня рано утром его поразила Николь, она мыла что-то на камбузе и пела по-французски. Горчаков застыл, он боялся повернуться и посмотреть, чтобы не спугнуть певунью. Она оборвала песню, выплеснула за борт грязную воду, увидела его, глянула весело и ушла. Еще секунда и Горчаков заговорил бы с ней. Когда она исчезла, он постоял, успокоился и даже похвалил себя, что не заговорил. Но потом весь день при виде Николь его голова легкомысленно производила чудом сохранившиеся в памяти французские фразы. И это странное, волнующее желание заговорить с красивой женщиной на языке, которого вокруг никто бы не понял, что-то основательно разбередило внутри. А вечером Белов, как вольного, поставил на гарманжу и предложил пойти на охоту. Это было слишком для одного дня жизни заключенного.

– Пойдемте… пойдемте, Георгий Николаич, – Белов осторожно трогал его за плечо, – пора.

Они еще прошли берегом, потом Белов стал осторожно подниматься от воды наверх, и через некоторое время они вошли в тайгу. Тут было темновато и не очень удобно, звериная стежка то возникала, то исчезала в старом буреломе. Кусты цеплялись и громко шелестели по одежде. Они шли слишком шумно, Сан Саныч, видимо, это тоже понял и снова выбрался на открытый берег.

– Олень должен быть на другой стороне ручья, у вас ружье, стреляйте первым, если что… я добавлю… – зашептал в ухо Горчакову. Георгий Николаевич видел, как он волнуется.

Опять двинулись. Тайга затихала, сумерки становились гуще, в кустах рядом с тропой запищали-заверещали птенцы в гнезде и тут же смолкли, Белов вздрогнул, прислушался, обернулся на Горчакова. Ветки временами похрустывали под ногами. Остановились метрах в тридцати от шумевшего впереди притока. Слушали внимательно. Горчаков впервые шел на опасную охоту с незнакомым человеком. Сан Саныч был симпатичный, но слишком быстрый в решениях и не выглядел опытным охотником. Лучше было бы идти одному.

Берега ручья заросли кустарником и были завалены упавшими деревьями. Вода едва текла в тихой бочажине с водяными лопухами. Горчаков присматривался, где тут могли положить приваду. Место было удобное для хозяина здешних мест, но неловкое для стрельбы – медведь мог неожиданно объявиться среди темных пятен кустов и выворотней. Для двух ружей это было не очень опасно, медведь, в конце концов, боялся не меньше, но неприятно.