Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

Это была глубинная истерика, страшная своей тишиной и одиночеством.

Времена открытого и страшного горя, когда слезы могли прорваться в любой момент, сменялись полным отупением. В такие моменты она задумывалась и ей казалось, что она не помнит о Севке. Совсем не помнит, как будто вообще ничего не было. Но чаще бывало так, что среди обычных занятий – стоит чистит картошку – голова Аси вдруг начинала несогласно качаться из стороны в сторону.

– Нет, нет, нет, нет, нет… – сдавленно шептали губы, – не-е-ет! – и слез уже было не удержать, она уходила, чтобы ее не видели.

В один из таких моментов Анна крепко обняла ее за плечи:

– Не стесняйся меня, Ася… – улыбнулась сквозь собственные слезы. – И Валю не стесняйся, он очень за тебя переживает.

Валентин как-то подошел. Она сидела на его лавочке над белым, залитым солнцем пространством большой реки. Закурил. Присел рядом на корточки:

– Я когда своих искал, сюда приехал, – он помолчал, щурясь, на слепящий снег. – Сердце чуяло беду, конечно, писем от них давно не было, но надеялся, подарки берег. С катера сошел – и как бревном по башке: околели, говорят, мужик, на кладбище их ищи. Там и нашел… Первый год самый тяжелый был, как праздник какой, я про них вспоминаю… на Рождество, помню… выпил лишнего, ушел на берег в одной рубашке, сел и думаю: пусть! Может, повидаюсь с ними… – Валентин бросил бычок. – Забыть ты его не забудешь, по-новому привыкнешь с ним быть, вот что хочу сказать!

Ася вежливо кивала, но видно было, что о думает другом.

Вечером сидели за большим столом, лепили пельмени. Анна с маленькой Рутой скалкой раскатывали тесто. Васька с Петькой рюмками давили кружочки. Ловчее всего лепил Азиз, все его хвалили, и он был страшно рад, краснел и отворачивался от похвал. Таким веселым колхозом получалось быстро, Анна то и дело выносила готовые пельмени на мороз. Подшучивали друг над другом, ребятишки верещали…

– Хех! – громко усмехнулся молчавший до того Романов, он тоже лепил пельмени толстыми не очень ловкими пальцами. – Вспомнил, как в метрике прочитал фамилию Горчаков – у меня сразу в голове Георгий встал! А вы говорите – не бывает! Еще как бывает! У меня случай был – вообще не поверишь! Еще в Бурятии, на Байкале. Был у нас один милиционер по фамилии Литовкин. Вот раз собрались мы с мужиками на другую сторону Байкала. – Валентин осмотрел готовый пельмень, они у него самые большие выходили, положил к другим. – К празднику Первомая ехали. Целый обоз – картошку, зерно, рыбу везли в Качугский район, это уже Иркутская область. И вот этот Витька Литовкин пристал ко мне: у меня, говорит, в Иркутской области дядя живет, ты ему привет передай! Я смеюсь, говорю, как же я его найду-то, Иркутская область большая! Я, мол, тут только, с краешка буду. А он говорит, ну вот увидишь, так и передай привет от Витьки! Мы с мужиками посмеялись, какой у нас милиционер молодец, и уехали. Пока добрались, с неделю прошло, я и забыл про этого дядю, а у меня там товарищ хороший жил. Зовут Сашка, фамилия у него Заяц, а сам размером с доброго медведя. Вот мы с ним выпили немножко, сидим разговариваем, а на нем такая обувка славная для охоты – шептуны называются! Только в их краях такие делают. Подошва из валенка, а голенища из двойной шинелки – в этих шептунах милое дело зверя зимой скрадывать. Вот я и спрашиваю Сашку: кто у вас их делает? Далеко ли? И недалеко, – Сашка Заяц смеется, через три дома отсюда, пойдем-ка. Взяли бутылку и пошли. Приходим. А дело аккурат второго мая было. День трудящихся – выходной. Ходит по избе высокий сухой дед в пиджаке, на нем царский Георгиевский крест прицеплен… но в кальсонах. Явно дед с похмелья и бабку свою ругает, что она ему похмелиться не дает и штаны спрятала.

«Здравия желаем, господин унтер-офицер Литовкин!» – здоровкается Сашка и поллитру на стол. Дед на бутылку только зыркнул. «Не унтер-офицер, а фельдфебель надо говорить!» Я как стоял, так и обомлел! Простите, говорю, что интересуюсь, а как же ваша фамилия будет? Литовкин! – отвечает. И вы эти самые шептуны изготовляете? – Я шью! – дед из бутылки по стаканам булькает. – А нет ли у вас случайно на той стороне Байкала, в сельце Малая Березовка, родственника по имени Витька, моего примерно возраста, в милиции служит? Есть, говорит, такой, а что?

Валентин еще один пельмень положил к готовым. Этот еще больше вышел. Романов недовольно на него посмотрел, покосился на Анну. Азиз хихикал радостно, все улыбались, то ли на рассказ, то ли на неуклюжий пельмень, похожий на пирожок.

– Оказалось, он родной дядя этого нашего Витьки Литовкина! Как вот такое?! А ты говоришь, Горчаков! Чего в жизни не приключится!

Азиз встал и, краснея, зашептал что-то на ухо Валентину. Он стеснялся Асю с Колей.

– О, правильно! – кивнул Романов, поднимаясь. – Давно хотим послушать, какие такие у нас тут музыканты?!

Черные глаза Азиза блестели азартом. Валентин вынес из-за ширмы футляр с аккордеоном. Достал инструмент:

– Вот, Мишке покупал, да он не стал играть, ему железки больше нравятся…

Ася смотрела равнодушно, ее тут же облепили ребятишки и стали просить.

– Сыграй, мам, – попросил и Коля.

Ася растерянно, словно не понимая, чего от нее хотят, держала яркий инструмент. Все смотрели с ожиданием, она машинально нажала клавиши. Задумалась и не очень уверенно заиграла тихое начало сонаты фа-минор Скарлатти, и тут же из ее глаз полились слезы, закапали на перламутр и меха инструмента. Она играла, опустив голову и отвернувшись ото всех. Будто никого, кроме нее и печальной музыки, тут не было. Все перестали работать. Анна села, закрывшись полотенцем, у Коли тряслись губы и набухли глаза. Ребятишки затихли, не понимая, почему вдруг стало невесело. Валентин стоял, тяжело набычившись, но вдруг положил руки на плечи Асе, потом правая скользнула на меха.

– Нет. Ты потом эту музыку сыграешь… – он вздохнул, не зная, что делать, увидел в футляре Мишкины ноты. – Вот это можешь?

Ася подняла тихие, усталые глаза на Валентина:

– Можно, и это потом?

Шестого ноября 1951 года Александр Александрович Белов стал дважды орденоносцем. «Трудовое Красное Знамя» вручали в Кремле. Ночь накануне Сан Саныч почти не спал. На неверных, подгибающихся ногах еле дошел до Никольских ворот и долго не мог найти выписанный накануне пропуск. Ни Сталина, никого из высших руководителей партии и правительства на награждении не было, не было и застолья, о котором все предупреждали. Белов трижды перекрестился внутренне – он точно знал, что не выдержал бы, если бы оказался возле Сталина.

На следующий день Сан Саныч шел по Красной площади в составе праздничной министерской колонны демонстрантов. Члены Политбюро стояли на Мавзолее. Белов не видел никого, кроме Сталина, был нечеловечески счастлив, кричал «ура» и сердце его выскакивало из груди! Он сам, своими глазами видел Сталина! Не нужно было никаких наград, он мысленно рассказывал и рассказывал Николь, как шел по брусчатке, как кричал, опасаясь за свою глотку. Когда их колонна с флагами и транспарантами поравнялась с трибуной, Сталин, до того разговаривавший с Ворошиловым, посмотрел на Белова и поднял руку. Сан Саныч совершенно ясно видел, как Сталин махнул ему. Совершенно ясно! Белов навсегда запомнил взгляд вождя.