Олег Красин - Солнечный ветер. Книга четвертая. Наследие

Ох уж эти воспоминания! Марк на мгновение прикрыл глаза, снова ощутив теплую волну памяти, окатившую его с головы до ног. Каким же он был молодым, смелым, скольких ошибок еще не сделал, скольких еще не потерял. Именно там, в этом храме, он пообещал, что будет стараться походить на Ра, стремиться к бессмертию. Такие безрассудные обещания можно давать только в глупой юности. Жизнь тогда казалась простой и ясной, как Аппиева дорога, надежной, созданной на долгие годы, которая будет служить пока не потрескаются и развалятся камни, создающие основу.

«А сейчас, – спросил он сам себя, – рушатся ли во мне камни дороги, называемой жизнью, крошатся ли они на мелкие кусочки, которые нечем заменить? Иногда проще построить новый путь, чем ремонтировать старый. Но для этого есть мой сын, Коммод. Он сделает что-то другое, то, чего не удалось мне».

И все же, какие бы луны не владели Александрией, черная или белая, какие бы силы не толкали свернуть с пути, предначертанного Природой, благожелательность и терпимость оставались стержнем души Марка. Он даже не стал разбираться и жестко взыскивать с египтян, как проучил до этого антиохийцев за их предательство. Пусть живут как жили! Если они не сознают отвратительность своей измены, значит так тому и быть, запретом на конские бега этого не исправишь.

Да, в Сирии Марк поддался эмоциям. Возможно, на его решение о наказании города Антиохии повлияло не только то, что Кассий был местным уроженцем, но и то, что здесь некогда проживал брат Марка император Луций Вер, отправившийся на парфянскую войну. В этом городе он бездельничал, наслаждаясь роскошной жизнью на востоке, здесь он нашел свою любовь. И это была не любовь к старшей дочери Марка Луцилле, которая стала тогда его женой. Он встретил тут Панфию – девицу предосудительных нравов, с которой проводил все свободное время. Младший брат даже не подумал какую сильную обиду он наносил ему, Марку, своим откровенным пренебрежением к Луцилле.

Вот поэтому Антиохия оставила такой мрачный след в его памяти. А в Египте Марк, наконец, по-настоящему дал себе передыщку, как было когда-то в Алсиуме или Пренесте. Тогда он отдыхал всего несколько дней, казавшихся ему подарком богов, а теперь само время дало уставшему от бесконечной войны телу благодатный роздых. И это был не один день, не два – много месяцев он путешествует по востоку, упивается яркими, поражающими ум и душу неизгладимыми впечатлениями. Он словно пьет доброе фалернское вино из внушительного кубка, который никогда не опустошается. И тело послушно откликается на эту заботу: его перестали донимать желудочные боли, ушла в прошлое бессонница и кровохарканье по утрам и даже териак, без которого он не мог обходиться все последние годы, оказался на время позабытым.

Взяв с собой Коммода, он с любопытством ходил по улицам города, посещал Мусейон, слушал диспуты ученых мужей в Библиотеке. Сам он хранил вежливое молчание, не желая своим положением первого лица империи влиять на исход научных споров.

Возле библиотеки всегда находилось много важной публики – все ученые люди. Одни несли свитки с книгами, другие держали восковые таблички, а кто-то шел с пустыми руками, зато имея рядом собеседника. Эти чинные, неспешные прогулки вокруг императора и его свиты должны были показать, что здесь собирается наиболее образованный и самый почтенный круг людей. Тут обычно находятся те, кто далек от шумящего, торгующего, обманывающего, неунывающего города, а в воздухе разлита тишина, пропитанная умными мыслями, духом ученых и философов, давно оставивших землю.

Марк смотрел на одних с уважением, на других с затаенной усмешкой, потому что настоящих философов, людей, любящих мудрость, всегда можно отличить от пустомель, от напыщенных павлинов, у которых блестящие перья вовсе не являются подтверждением ума. Настоящих философов можно узнать по глазам. А у павлинов какие глаза? Мелкие бусинки!

«Смотри, сын, – говорил он Коммоду, – слушай этих людей! Это твоя империя, твои жители, которыми ты будешь управлять. Страна наша огромна и в ней проживают всякие народы. Ты был со мной на севере и видел диких варваров. Мы проехали с тобой Грецию, где зародились основы философии. Сейчас мы в Египте давшим миру пример устройства страны, когда во главе ее стоит один человек, называвшийся некогда фараоном. Сегодня он зовется принцепсом, императором или цезарем».

Коммод слушал молча, не задавая вопросов, но по его насупленному виду, было ясно, что это время он провел бы лучше с Клеандром или Саотером, умевшими развлекать молодого цезаря.

«Тебе все понятно?» – с надеждой спросил Марк, когда они выходили из Библиотеки, солидного внушительного здания, посвященного богу Серапису 16.

«Да, отец», – вежливо ответил Коммод, занятый разглядыванием проходивших мимо молоденьких рабынь, сопровождавших знатную александрийскую матрону.

«Коммод, слишком часто отвлекается на мелочи, на пустяковые вещи, что вредит восприятию мира», – подумал Марк, заметив с каким любопытством сын поглядывает на девушек. Он, статный, симпатичный юноша со светлыми локонами на голове, очень походил на молодого бога.

Эти локоны… Марку вспомнилось, что еще с детства у Коммода были слегка оттопыренные уши. Лопоухость тогда не доставляла проблем сыну, однако подрастая, он начал обращать внимание на свою внешность, и эта особенность строения его физиономии начала ужасно злить Коммода и он приказал слугам каждый день обвязывать свою голову кожаной тесемкой, плотно прижимавшей их к голове. Так ему казалось, что оттопыренные уши сделаются маленькими и незаметными. А затем появились его прекрасные волосы, сгладившие все недостатки лица.

«Это все молодость. Он слишком молод по сравнению со мной в его возрасте. Груз государственных забот я ощутил в шесть лет, попав по воле Адриана в коллегию салиев. А может быть так и нужно, чтобы все доставалось, приходило в определенном Природой возрасте, чтобы в детстве было детство, в юности добывались знания, а в зрелости опыт? В своих рассуждениях я пропустил молодость, – укорил Марк самого себя. – Да, молодость… Молодость дается для постижения любви, и это то, что я некогда упустил, увлекшись книгами, а не девушками. А ведь нормальный путь любого человека не должен избегать ничего из того, что я перечислил. Я же многого был лишен иногда по собственной воле, а чаще по воле моих приемных деда и отца 17».

Неожиданно для окружающих и для самого Коммода, Марк поднял руку, погладил его курчавые волосы на голове.

«Расти мой сын сильным и умным, и римский народ будет тебя уважать! Так мы продолжим славные традиции наших предков Анниев, Элиев и Антонинов», – сказал он, что прозвучало несколько напыщенно, неожиданно для самого Марка, не любившего показной патетики. Отец и сын Северы, братья Квинтилии, Помпеян, Тарутений Патерн и Александр Пелопатон, новый наместник Египта Цецилий Сальвиан – все без исключения умилились его словам, его жесту, а некоторые даже смахнули набежавшие слезы.