Ирина Пичугина-Дубовик - Пичугин М. П. Воспоминания о Великой войне

…Морозы становились всё сильнее и сильнее, ночи стояли светлые, лунные. И почти каждую ночь прилетал немецкий самолет и бомбил единственный оставшийся мост в городе через реку. Удивительно, но ни разу ни одна бомба не угодила на мост. Местность вокруг моста была буквально изрыта воронками. Самолет иногда появлялся и днем, спокойно делал свое дело, и никто ему не мешал, так как зенитной артиллерии не было, авиации тоже.

Приближался новый 1942 год, близкий фронт гудел, как надвигающаяся гроза.

Морозы становились все злее, как говорят, «с дымом». И вот в одну из таких морозных ночей к нам прибыла первая партия раненых, что-то около двенадцати автомашин. Каждая машина была временно приспособлена для перевозки раненых, то есть, на кузовах машин были установлены брезентовые пологи.

Легкораненые ехали сидя, человек до двадцати на одной машине, а тяжелораненые лежали на походных носилках, поставленных в один ряд на пол кузова машины. В таком случае на каждой машине помещали не более четырех носилок. Раненых к нам везли прямо из медсанбатов фронта, где им оказывалась первая помощь.

После потери крови раненые очень плохо переносили мороз. Многие лязгали зубами от холода и просили скорее взять их из машины. Тяжелораненые глухо стонали, слышались иногда вскрики, но, в общем, все себя держали себя геройски и терпеливо дожидались своей очереди, когда их снимут с борта.

Санитары и санитарки нашего госпиталя трудились самозабвенно, стараясь всячески помочь раненым. Быстро все машины были разгружены, а раненые перенесены в теплые помещения, где их обмывали, поили горячим чаем, поправляли сбившиеся за дорогу перевязки. Когда примерно через час я зашел в помещение, где располагались раненые, я увидел такую картину: все были умыты и прибраны, санитарки поили чаем тех, кто не мог встать. Многие аппетитно курили, на лицах раненых сияло довольство тепла и уюта, у каждого была во взгляде надежда на жизнь. А только два-три часа тому назад эти люди были в бою, часами лежали где-либо в снегу раненые, истекая кровью, теряя надежду сохранить жизнь. Но теперь они далеко от фронта, сытые и в тепле.

Раненый командир роты, молодой пехотный лейтенант, рассказывает лежащему рядом командиру батареи, артиллеристу с раздробленной ногой, как его батарея помогла им, пехоте, в бою.

«Знаешь, Саша, – говорил комроты, – не знаю, что было бы, если бы ты не помог нам артиллерийским огнем. Раз восемь наш батальон поднимался в атаку на эту деревню и каждый раз мы отступали с огромными потерями. Немцы превратили ряд домов в сильно укрепленные дзоты и беспощадно косили наши цепи пулеметным и минометным огнем. Уже стемнело, а мы всё ещё не могли взять деревню. Вдруг мне сообщили, что из штаба армии прибыли сам начальник штаба и комиссар полка, которые поведут полк в атаку на деревню. Уже было темно, когда раздалась команда и весь полк во главе с комиссаром полка снова ринулись в атаку.

Огонь немцев был ужасен, но меткой стрельбы с темнотой стало меньше. Моя рота уже ворвалась в деревню, когда меня ранило. Кровь так и хлещет, а перевязать нет возможности. Оказавшийся против меня немецкий дзот пулеметным огнем не дает подняться ни мне, ни моим бойцам… И вдруг, я вижу, как ты, Саша, катишь с бойцами свою пушку на передний край. Еще минута и прямой наводкой немецкому дзоту глотка была заткнута!»

Командир батареи слабо улыбнулся:

«Коля! Я рад, что помог тебе в эту трудную минуту. Прямой наводкой бить хорошо, но из всего орудийного расчета в живых остался, кажется, только я один. А комиссар полка, который водил полк в атаку – вон лежит на носилках с оторванной ногой и прострелянной грудью. Начальник штаба убит, мы несем ужасные потери, беря штурмом каждую деревушку…»

…Впоследствии я проезжал по следам нашего наступления и, действительно, каждое подобное наступление обходилось очень дорого. Немцы в таких деревнях крайние дома превращали в сильно укрепленные дзоты и оставляли в них только пулеметные расчеты и эти пулеметные расчеты, всего 15—20 человек состава иногда истребляли целые наши батальоны!

Так мы расплачивались за глупую линейную тактику.

В марте 1942 года мне пришлось быть на совещании госпиталей ЗУ армии. На этом совещании я узнал, что мы пропустили раненых через госпитали за два – три месяца боёв больше всего первоначального численного состава нашей ЗУ армии, при прибытии её на фронт! Но при этом освободили от противника лишь незначительную территорию!

Это была бесцельная и бездумная трата живой силы нашей армии!

Итак, наш госпиталь занимался только подготовкой раненых для хирургического госпиталя, который расположился тут же в саду. В одно из моих дежурств стояла сильно морозная погода.

Температура на улице доходила до минус сорока градусов, госпиталь был уже заполнен ранеными, но прибывали все новые и новые партии… И скоро весь двор больницы был заставлен машинами с ранеными. Мороз давит, раненые стонут, многие почти замерзают, молят поместить их хотя бы в коридоре или еще где-либо, лишь бы не замерзнуть во дворе. Они вырвались из когтей смерти там, на поле боя, и конечно, умирать на дворе госпиталя…

Вбегаю в здание госпиталя, смотрю, палаты заполнены так, что свободно можно переставить койки и разместить еще столько же раненых. Коридоры тоже совершенно свободные! Кричу на санитаров, сестер и прочих, чтобы немедленно сносили раненых со двора в госпиталь, а мне отвечают, что дежурный врач больше не разрешает принимать раненых.

Сказать, что это меня сильно удивило, не сказать ничего. Я кинулся в комнату дежурного врача. За столом сидел седой человек и спокойно писал что-то в толстый журнал.

«Знаете ли вы, – закричал я, – что во дворе в машинах в сорокаградусном морозе замерзают раненые!»

«Что же я могу поделать, – ответил врач, – я и так принял в госпиталь больше, чем положено по плану и больше принять не могу ни одного человека.»

«Дурак! – не вытерпев, закричал я, – да разве на фронте в боях ранят и убивают ежедневно по плану? Да знаете ли вы, что пока мы с вами разговариваем, здесь, у самих стен госпиталя, люди умирают из-за вашей тупости и преступного равнодушия!»

Врач вскочил на ноги и с перекошенным от злобы лицом закричал:

«Я не позволю оскорблять меня! Я – дежурный врач, и сам отвечаю за все! И не ваше дело вмешиваться в мои распоряжения! Я на вас буду жаловаться начальнику санитарного отдела армии».

Потеряв всякое самообладание, я схватил этого идиота за руки, вытащил из-за стола, ударил рукояткой пистолета по столу и крикнул:

«Если через десять минут все раненые не будут внесены в госпиталь, я застрелю вас как собаку!»

И с силою швырнул его в коридор госпиталя. Сам сел за его стол, положив перед собой часы и пистолет.