Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию: путь длиной в пятьдесят лет

Разные бывали заседания бюро горкома. Рассказывали, как теряли сознание здоровенные мужики, лишенные партбилетов за ту или иную провинность перед партией. У меня на столе тоненькая книжечка – телефонный справочник для служебного пользования с именами и отчествами должностных лиц в Горисполкоме, Горкоме партии, Горздравотделе, ГОРОНО, Жилищно-коммунальном хозяйстве, милиции. Волшебная книжка для тех, кто принимает решения в городе. Часто просто по звонку между собой решались важные вопросы. Тогде же услышал это загадочное слово: номенклатура. А где же народная власть? Не нашел я ее там. И захотелось выйти.

Проходная сила спецпропусков в страну изобилия и тишина покрытых ковровыми дорожками спецбуфетов, услужливость служебных машин и сладкий номенклатурный мир всемогущества – вот я здесь, внутри, вплотную, кажется, приближен к тайне власти, и все равно ускользает она, как блудливые взгляды товарищей по партии в ответ на наивные вопросы. Осторожность, осторожность, осторожность: как бы чего не ляпнуть, не нарушить тайну власти, не загреметь самому.

Не по себе стало. Вдруг как-то показалось или ночью померещилось, что власть эта никакая не народная, а встроенный в общество тайный механизм, роль которого заставить нас трудиться, даже жертвовать жизнью во имя будущего и родины со светлым чувством выполненного долга. А чтобы не раскрыть, что никакого будущего ни в одном глазу, и создана эта система секретности, все эти грифы «для служебного пользования», «секретно» и «совершенно секретно». И чтобы придать важность своей работе и не потерять ее, не дай бог… Управлять – не пахать. Это сладкая, полная скрытых привилегий для глаз подданых жизнь египетских жрецов, надувающих щёки…

Крутятся шестеренки большой машины, выполнявшей команды, спущенные откуда-то свыше, не то из Киева, не то из самой Москвы… А я, наивный социалист-утопист, хотел отсюда служить людям, объединять их, помогать сообща жить творчески, беззаботно и дружно…

Последней каплей было то, что случилось однажды в Горкоме партии. Выгнал меня из своего огромного кабинета первый секретарь по фамилии Лисица. Я ввалился к нему прямо с поезда с фибровым чемоданчиком и в трикотажным штанах с пузырями на коленках. Спешил радостно поделиться впечатлениями и мыслями о Днепропетровском Дворце культуры, где вовсю работали кружки и школы, самодеятельный театр и разные клубы по интересам. Хотелось посоветоваться, что и как делать в нашем Одесском Дворце студентов. Спешил к старшему товарищу. А он там из глубины своего необъятного стола с телефонами, просверлил меня неприязненным взглядом, как обыскал, и вдруг цыкнул, подавшись вперед, как на шавку:

– Куда ты пришел в таком виде, сопляк? Это Горком партии, а не Привоз. А ну, вон отсюда!

Несколько секунд я стоял, не шелохнувшись, осмысливая сказанное, пока густая краска заливала лицо и шею. Не нашелся, что ответить и ушёл, пятясь, тихо притворив за собой тяжёлую дверь, не смея взглянуть на секретаршу. Думала ли эта лисица, что убивает сейчас человека, которого хотела вырастить и таки вырастила его партия? Я верил картине Серова «Ходоки у Ленина». А он?

Цинизм кучки посредственностей, создавших свой остров изобилия в море всеобщей нужды и унылой покорности, не хотелось переносить на всю партию. Наверное, мне попались не те коммунисты. Пройдет целая вечность, пока жизнь своими жерновами перемелет зерна веры-идеологии в муку сомнений, и горький вывод большого русского писателя Виктора Астафьева: «Власть всегда бессердечна, всегда предательски постыдна, всегда безнравственна…» станет черствой горбушкой хлеба, что испечется из той муки… И жевать нам ту горбушку и жевать, пока мы не сделаем того, что давно получилось у людей во всем Западном мире: поставим эту власть под контроль.

Прошла молодость, а с ней и краткие шестидесятые. Нет уже кафе на Дерибасовской угол Екатерининской с чудным названием «Алые паруса». Нет и Горкома в той каменной громаде у железнодорожного вокзала. И двор, где родился, кажется маленьким, едва вмещающим воспоминания… Но тянет туда занозистая память, живет в далеком уголке души свободный дух оттепельных скоротечных лет. И нет родней и дороже места на земле…

Брожу по Одессе, ласкаюсь к камням…

Да здесь я, да здесь я! – шепчу я ветвям.

Бреду, спотыкаясь о мягкий асфальт…

Мой голос не тенор, не бас и не альт,

Мой голос… Пусть стены услышат мольбу! —

Я жить без тебя не могу, не могу!

В одной руке диплом инженера-механика судовых силовых установок, в другой – заявление об уходе:

«Прошу направить на работу по специальности.»

Бельтюков молча подписал заявление, понимая, видимо, что я не стал одним из них. На его круглом лице ничего не отразилось. Так расстаются с ненужными вещами. Потом я сдал их волшебную красную книжечку – удостоверение инструктора Горкома комсомола, вспомнив напоследок, как оно работало.

Дело было в Москве, на Зубовской, где сестра приютила меня на несколько дней командировки. Из этого ветхого деревянного строения забрала меня милиция за избиение ее ревнивого мужа. Не бил я его, конечно. Просто когда увидел замахнувшуюся на сестру руку, поднял его за воротник и выбросил в закрытую дверь. Дверь выпала вместе с ним на улицу. Он заорал, стал рвать на себе одежду и звать милицию. У меня забрали паспорт, уволокли в отделение, сунули за решетку, как бродягу без прописки. Очнувшись, я на всякий случай попросил взглянуть на мое удостоверение Одесского Горкома. Дежурный уставился на красные корочки испуганными глазами:

– Так что ж вы сразу не сказали, Игорь Евгеньевич?

И все сразу изменилось. Меня с извинениями доставили обратно к сестре, а в камеру толкали его, психа трусливого. Так ему и надо, думал я, но сестра задала мне еще ту трепку. Тут волшебный мой документ не помог…

Ладно, обойдусь как-нибудь без их привилегий. Главное, я кое-что узнал и понял. Пригодится. На пассажирском лайнере «Литва» буду скромным мотористом зарабатывать стаж для рабочего диплома механика, постигать другую жизнь, очень не похожую вообще на жизнь. В неумолчном шуме дизеля, в пропахшем горячим маслом машинном отделении буду отмерять время не днями и ночами, а вахтами по четыре через восемь, буду рассматривать недосягаемую и всегда почему-то солнечную и теплую заграницу издалека, носясь с группой по пять человек по магазинам. «Литва» ходила короткими рейсами по портам Средиземного моря: ночью – переход, днем – стоянка.

И замелькали города и страны. Одесса и далее: Стамбул с запахами жареной рыбы на причалах, Латакия с солнечными пляжами, Хайфа с ее висячими садами, шумная Александрия с египетской экзотикой, золотой Бейрут с уличными базарами, Фамагуста с легендарным замком Отелло, древние Афины, зеленоводый Дубровник с крепостной стеной и прозрачными бухтами – что успевает увидеть человек, носящийся с высунутым от возбуждения языком по дешевым магазинам? Адреса известны заранее, как и места на борту, где прятать от таможни контрабанду – модные плавки, отрезы, шариковые ручки, блузки на продажу. Если свой не заложит, за короткий двухнедельный рейс можно годовую зарплату перекрыть. Моряки загранплавания вообще были обеспеченными людьми в Одессе.