Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию: путь длиной в пятьдесят лет

Радость отцовства теща все же отобрала у меня вместе с пеленками, бессонными ночами и прочими родительскими заботами. Как-то само собой получилось, что в Москве он сразу оказался в Наташиной комнате большой хренниковской квартиры, а не в маленькой напротив, где уже жили мы. В нашу квартиру на той же лестничной клетке, выкупленную для дочери изобретательной Кларой, я дважды буду переносить коляску с вещами. Но вечером ребенок будет снова у бабушки.

– Куда? Зачем? У вас же даже нет места для детской!

Наташина комната, где я впервые ее увидел три года назад, уже превращена в детскую, полную игрушек. Там ребенком занимается няня. Сначала одна, потом другая, потом третья. Ребенка неохотно давали мне в руки:

– Ну, зачем ты его сажаешь на шкаф? А если не поймаешь?

Иди себе, пиши диссертацию. Наташа тоже была занята. Покормит грудью и в театр на репетиции. Вскоре с забинтованной туго грудью она уедет в командировку в Болгарию работать над постановкой отцовской оперы в софийском театре. А я буду вспоминать с поразившим меня неожиданным волнующим чувством, как спасал от мастита ее переполненную твердую грудь, досасывая после сына сладкое материнское молочко…

Так выглядело счастье в середине 60-х…

С первыми расцветающими в саду тюльпанами мы переезжали на дачу. Там, справа от крыльца, мне нравились обнявшиеся, как три сестры, молоденькие березки. Они будут расти вместе с сыном, который их срубит, когда вырастет. А я, увидев голое, осиротевшее крыльцо, вдруг почувствую, как дух холодной роскоши стирает милое запустение старого дома, и осознаю пропасть, которая разделит нас спустя годы.

Прожив почти до 14 лет под бабушкиным заботливым крылом, он не воспримет мой одесский юмор, дух моря, не унаследует отцовскую страсть к спорту. О моих интересах и политических пристрастиях и речи быть не могло. В доме на Старом Арбате, где мы уже будем жить вместе, я постараюсь привить ему интерес к литературе, разбирая особенности его школьных сочинений. А в десятом классе даже случится нечто экстраординарное. И это отдельная, почти детективная история, связанная с творчеством Владимира Высоцкого, на короткий момент сблизит нас.

Но что-то важное окажется уже безвозвратно потерянным в наших отношениях, и к отцу впоследствии он не будет испытывать горячих чувств. Общение будет порой тягостным по мере того, как перестроечная Россия будет скатываться к тоталитарному режиму, и наши дороги будут расходиться все дальше.

Но разве думаешь о дальних последствиях, которые сами без твоего ведома и согласия созревают в утробе времени? А кровь, гены… Ничего они не значат в нашем уходящем из-под ног мире…

Светская жизнь композитора – его премьеры и концерты. На них – вся семья и многочисленные друзья дома, коллеги. Списки всегда составляла Клара. Однажды в Большом театре перед началом балета «Любовью за любовь» толклись гости в тесной раздевалке под лестницей служебного подъезда, ведущего в директорскую ложу. Вдруг сверху полилась густая патока липких слов:

– Кого я вижу!? Самого патриарха советской музыки! Великого и гениальнейшего из всех живущих композиторов – самого Тихона Николаевича! Дорогой мой, любимый, великий человек и композитор, мой кумир, я этого не переживу! Как я счастлив вас видеть, моя жизнь озарена этой встречей! Кого мне благодарить за это счастье?

По лестнице медленно спускался с распростертыми объятиями сам сладчайший, насквозь лживый Илья Глазунов. ТНХ было попятился, но его уже захватили мастеровые руки народного художника и мяли, мяли. Мне показалось, что всем окружающим невыносимо неловко от такой откровенной беспардонной лести. Но, возможно, я ошибался. Где-то может быть так и принято. Избавившись с помощью выдвинувшейся из-за вешалки решительной Клары от сияющего невероятным счастьем Глазунова, ТНХ поспешил за кулисы поздороваться с танцорами…

Дома у нас таких пошлых выходок не допускалось. Здесь не терпели чрезмерных комплиментов, хотя Тихон был любимым композитором миллионов, и искренность народной любви сомнений не вызывала. В доме держали тетрадь. Лежала она у телефона. В нее записывались ВСЕ телефонные звонки – кто звонил, зачем и номер телефона. Клара неукоснительно требовала фиксировать каждый звонок. Я недоумевал, зачем? Но тоже записывал. Надо было записывать поздравления после премьер, информацию о том, что чья-то племянница, за которую хлопотал ТНХ, поступила в институт. А вот тревожное сообщение о том, что чей-то сын взят в армию со второго курса консерватории, надо выручать молодой талант. Значит, будут снова звонить, вечером. Кого-то Минкульт не пускает с концертами за границу, безобразие. Кому-то надо достать лекарства, которые есть только в Кремлевке. Срочно нужна операция, нельзя ли попасть к Коновалову в нейрохирургию? А можно показать Тихону Николаевичу талантливого мальчика, это просто гений, вундеркинд. А вот звонок из Ростова, просят передать благодарность уже не понятно за что… Или случился скандал в дачном кооперативе, надо срочно приехать на заседание Правления.

Как-то в удобный момент я спросил: где предел? Ответ запомнил на всю жизнь:

– Никогда не отказывай, когда к тебе обращается за помощью. Потому что придет время, когда ты уже никому будешь не нужен. И это страшнее всего.

Ужас в том, что такое время для него все равно наступит, когда рухнет Советский Союз, распадется Союз композиторов СССР. Кто-то из коллег назовёт его сталинским ставленником, душителем свободы в Союзе композиторов. От незаслуженных обвинений он будет тяжело страдать, но никогда не оправдываться. Сильный, хорошо выписанный эпохой характер.

Недосып ТНХ добирал днем. У него была гениальная способность отключаться по ходу минут на пять и просыпаться враз посвежевшим, отдохнувшим. Я видел, как он незаметно засыпал в машине, на концертах, на собраниях, за столом… Кажется, при этом он все слышал, во всяком случае никогда не выпадал из темы. Как это у него получалось? Как вообще в нем сочетался лирический дар композитора и темперамент харизматического публичного деятеля? Как же он так жил, так руководил, что его все любили? Все тридцать лет на моих глазах не помню, чтобы хоть бы раз ТНХ злословил или плохо отзывался о своих коллегах.

Богат ли был ТНХ? Никогда не возникал у меня такой вопрос, наверное, потому что деньгами здесь не сорили. О них вообще не говорили. Раз в месяц ТНХ ездил с шофером в Сбербанк снимать со счета гонорары. Он помогал всем своим родственникам с той же регулярностью. Но это тоже никогда не обсуждалось. Интерес к вещам вспыхивал лишь по возвращении из-за границы с подарками. Тяги к излишествам, к роскоши, к иноземной технике не было. У него и машина всю жизнь была только служебная.